На пути к рассвету - [71]

Шла вторая половина августа, ягод в лесу вызрело на любой вкус: черника — не беда, что переспелая — сойдёт с галетами, малина тоже — тронешь кустик, так и покатились по земле ягоды, на полянах у старых пней наливалась брусника.

Выбрав глухие места, разводили костёр из смолистого сухостоя, чтоб не было дыма, варили суп из грибов, сдабривая его крупяными концентратами, заправляя свиной тушёнкой.

Терентьев и Стаппуев стали уговаривать Игнатьеву разрешить им поглушить рыбу толовыми шашками, которых у Терентьева оказалось целых полмешка.

Няттиев возражал, доказывая, что взрывы могут быть услышаны. Игнатьева, у которой совсем разболелись ноги, колебалась, видя, как все начинают потихоньку голодать. Эту нерешительность Терентьев мигом использовал, а принеся через час полный мешок мелкой плотвы и окушков, совсем почувствовал себя героем.

Два дня варили уху, два дня объедались, в дорогу взяли сущика — наготовили на угольях впрок.

Ночами становилось холодно, но ходьба согревала, днём было терпимо, спали, прижавшись друг к другу, выставив часового.

Наконец выбрались на дорогу Сельги—Паданы и в 18-ти километрах от Падан, близ заброшенного колхозного поля, переходящего в болото, устроили два лагеря — в одном спали, в другом находились днём, наблюдая с высокой ели за дорогой.

Это место ещё в Беломорске было намечено для выброски продуктов с самолёта. Стали ждать вечером каждого нечётного дня: Няттиев, Стаппуев, Терентьев готовы были в любую минуту зажечь три сигнальных костра.

Тем временем Игнатьева приняла решение послать глубокую разведку к деревне Сельги. Пошли Матвеев, Артемьева и Бультякова. Подойдя к деревне, решили пока в контакт с местными жителями не вступать, а наблюдать, делать выводы. За два дня им удалось узнать, что в Сельгах стоит небольшой гарнизон, что на колхозном дворе ремонтируются военные грузовики и два артиллерийских тягача, что фамилия старосты Куусела — Бультякова в сумерках сорвала со столба его приказ, разрешающий сельчанам ходить по селу и за околицу с 8 утра до 8 вечера. Кроме того выяснили, что в селе действует две церкви — в южном конце лютеранская, туда вечером шли солдаты, и православная на погосте — там толклись старухи, созванные звяканьем разбитого колокола.

Артемьева, зашифровав радиограмму, передала эти данные в Беломорск и уже в третий раз по настоянию Игнатьевой сделала запрос, почему до сих пор нет самолёта с продуктами.

В ответной радиограмме благодарили за сведения и обещали выслать самолёт в конце недели.

Самолёт не прилетел, и Терентьев со Стаппуевым снова ходили вечером на дальнюю ламбушку глушить рыбу. Вернулись злые — рыбы оказалось мало, а сами намёрзлись: пришлось им там раздеваться и лезть в воду, доставать всплывшую рыбу руками.

Ходили в разведку Няттиев и Матвеев, два дня наблюдали за дорогой, по которой из Финляндии через Паданы автомобили везли горючее, технику. В середине ночи им удалось засечь небольшую колонну тяжёлых грузовиков с пехотой в сопровождении трёх лёгких танков.

С каждым днём становилось всё холоднее, вот-вот пойдут холодные осенние дожди, и тогда совсем трудно придётся ночью в шалаше. Дважды уходил в Паданы Стаппуев, до войны работавший там начальником кинофикации района, для организации явочных квартир и возвращался ни с чем — полиция контролировала каждую избу, каждую семью, во многих домах на постое были солдаты.

Раздосадованная Игнатьева направила в Паданы Терентьева и Стаппуева, приказав им во что бы то ни стало найти место для группы у родственников Стаппуева.

Утром 12 сентября Артемьева передала радиограмму в центр, в которой Игнатьева сообщала о том, что все с надеждой ожидают возвращения Стаппуева и Терентьева и что, видимо, скоро будет изменено место их базирования.

Закончив сеанс связи, Мария помогла Артемьевой, как всегда, снять с ели проволочную антенну, уложить в мешок рацию.

После этого, как было заведено, девушки стали собираться с котелками к ближнему озерку за водой, чтобы вскипятить чай, сварить концентраты.

— Вы бы взяли наган, девочки, — сказала, тяжело дыша, совсем разболевшаяся Игнатьева, кивнув в сторону Няттиева, который от нечего делать чистил её и свой ТТ.

Артемьева громко похлопала по боку, где висела у неё пустая брезентовая кобура, набитая сухарями — револьвер она давно спрятала в мешок. У Бультяковой оружия не было — так распорядился Андропов, и они, спустившись с горушки, пошли к опушке леса и оттуда повернули к ламбушке.

Только набрали воды, как в стороне лагеря послышались выстрелы, сначала два винтовочных, затем автоматная очередь.

— Стаппуев вернулся, — обрадовалась Бультякова. — Лося увидел. Мерещится ему этот лось. Задаст ему Хельми, — так они звали Игнатьеву, — теперь, поди, лагерь надо менять.

— Тише, тише, — перебила её радистка, — слушай!

Но вокруг стояла прежняя тишина.

— Ты думаешь, Маша, что Стаппуев шалит? Ох, подстрелил бы он рогатого, зажили б мы, чёрт с ней, с базой, сменим…

Вдруг затукала длинная пулемётная очередь.

— Финны, Машенька, финны, — зашептала быстро Артемьева. — Это МГ-34 лупит. Слышишь, как голосисто бьёт. Я его сразу отличила, прошлый раз наши ребята такой трофей захватили. Выручил он нас. Слушай, слушай, как частит.