На пороге великих тайн - [3]

— Злодеи вы, — сказал, трясясь от беззвучного смеха, Шалфеев. — Все вы злодеи! Разве можно так? Своему преподавателю. Да еще даме! Она же вам добра хотела.

— Гм, — заметил Закир не очень уверенно.

— Экзаменовать надо при помощи электронных машин, — объявил Гошка. — Вот тогда будет объективно…

— Ну уж это вы оставьте, — снова заволновался Валентин Павлинович, — никто лучше самого лектора не проэкзаменует…

— Смотря какой лектор, — возразил Гошка. — Вы, например, хорошо экзаменуете. Вам сдавать легко.

— Легко?

— Ну да. Меньше тройки не ставите.

— А я и не придаю большого значения ответам на экзамене, — прищурился Шалфеев. — Если вижу, что человек мыслит, если чувствую, что зажегся в нем священный огонь поиска нового, тот огонь, который рано или поздно увлечет его к порогу великой тайны, я…

— Вы ставите ему тройку.

— Пятерку, Гоша. Тройку тем, кто повторяет как попугай слова учебника.

— Слушаю вас и удивляюсь, — сказал вдруг Пахарев. — Все вы — и вы, Валентин Павлинович, и Закир, и Георгий Мартынович — как-то формально подходите к задачам педагогики. Объем материала, рациональный отбор, классическая лекция или гипноз, живой экзаменатор или электронная машина — ведь не в этом же главное. Главное — воспитать настоящего человека, здраво мыслящего работника, умеющего, понимаете, умеющего делать конкретные вещи. И вот воспитать стоящего человека в нашей нелегкой профессии, как и в каждой профессии, впрочем, — это самое трудное. А воспитать настоящего ученого еще труднее! Вы, конечно, можете возразить, что настоящие ученые складываются сами. Бесспорно, очень многое зависит от личных качеств. Но это уже потом, когда человек выйдет на столбовую дорогу науки, а вначале… Вот тут и приходится думать о воспитании… Опыт и, главное, пример учителей и товарищей бесконечно важны.

В конце концов именно окружение формирует человека. И если среди нас еще вырастают карьеристы и прохвосты, в этом виноваты в первую очередь мы сами. А плохой человек не может быть хорошим ученым. Тот, кто способен принести в жертву личной выгоде своего товарища, пожертвует и судьбой открытия, и самой наукой. Вот так! И никакие электронные машины не спасут положения. Люди должны воспитывать людей. Хорошие люди — хороших людей. Мне кажется, в этом главный смысл педагогики, особенно новой педагогики. Понимаете, в воспитании определенных качеств: качеств нового человека и ученого новой эпохи. А в недалеком будущем учеными будут все или почти все…

— Каждый преподаватель ведет по мере сил воспитательную работу, — осторожно заметил Шалфеев.

— Вот именно; ведет воспитательную работу да еще по мере сил; а надо воспитывать, обучая. Воспитывать все время, а не от случая к случаю, воспитывать своим примером и в то же время незаметно, активно вовлекать в настоящую работу, помогать, но без докучливой опеки, проверять и направлять, но не лишать инициативы. Это трудно, чертовски трудно, словами и не объяснишь как следует. Это надо понять, прочувствовать самому…

Я считаю, что электронный экзаменатор — вещь столь же бессмысленная и вредная, как живой экзаменатор, изгоняющий студента с экзамена восемь раз. Для меня этакий «живой» экзаменатор ничем не отличается от автомата. Оба они не рассуждают. Они только фиксируют по двоичной системе — чет или нечет. И если студент при восьмом заходе не сдает экзамена, значит, либо он кретин, что бывает сравнительно редко, либо преподаватель ничем его не заинтересовал, а значит, и ничему не смог научить. И такому, с позволения сказать, педагогу надо прекратить преподавание, если он внутренне честен. А если цепляется за свое место, его надо заставить заняться другим делом. Это тоже воспитание… У нас почему-то еще принято считать, что музыкантом может быть человек, имеющий к этому призвание, актером — тоже, а вот педагогом — каждый. Роковое заблуждение! И мы дорого платим за него на каждом шагу.

— Н-да, — сказал Шалфеев. — Кое в чем вы, Николай Петрович, правы. Конечно, в педагогике попадаются случайные люди. Но думается, один плохой педагог не испортит талантливого человека…

— Талантливого может и не испортить. Потому что талантливый ученик сильнее плохого учителя. А скольким средним привьет прочное отвращение к предмету, то есть причинит вред! А ведь вы говорили, что надо ориентироваться на средний уровень. И в общем это правильно. Мы поставили перед собой грандиозную задачу: создать армию творцов будущего. Целую армию! Тут одними талантами не обойдешься, да вы их и не сразу узнаете в общей массе…

— Но пути в науке… — начал Шалфеев.

— Пути прокладывает именно вся армия, — подхватил Пахарев. — В этом залог побед. А уж кому из солдат этой армии удастся штурмовать передовые рубежи и переступить, как вы говорите, «порог великой тайны», ведущий к новым открытиям, — это другой вопрос. Но вся армия должна быть надежной, крепкой, единой в своих идеалах и стремлениях.

— Согласен, — крикнул Фокин.

— Очень уж общо, — скривился Шалфеев. — И чуть плакатно, дорогой Николай Петрович. Воспитание, армия, солдаты, рубежи! Не по душе мне эта военная терминология. И не армия, а отдельные ученые, фанатики своей профессии. Те, в которых факел, зажженный учителями, разгорится в пламя. Учим-то мы, ориентируясь на средний уровень, но пути в науке прокладывала не «армия», а Эйнштейн, Бор, Флемминг, Вернадский, Ферсман. Вот так… Впрочем, зачем забираться столь далеко. Закир Уразович чуть не со студенческой скамьи начал изучать землетрясения, гонялся за ними по всему свету и кое-что понял… Или вы, Николай Петрович; сколько экспедиций искало это ваше знаменитое вольфрамовое месторождение в Тянь-Шане! И ничего. А явился этакий одержимый фанатик Пахарев — и нашел.