На пороге трона - [202]

   — По поручению его превосходительства господина обер-камергера имею честь сообщить вашему императорскому высочеству высокорадостную весть о том, что её императорское величество государыня императрица совершенно оправилась от своего нездоровья и завтра перенесёт свою резиденцию в Зимний дворец.

При этих словах, разом изменявших положение дел, по всему многочисленному собранию пронёсся как будто единственный вздох. Великий князь с крайним изумлением озирался вокруг; если бы перед ним ударила молния или вышел из пропасти призрак, в его чертах и фигуре не мог бы отразиться больший ужас, чем в этот момент. Екатерина Алексеевна на один миг изменилась в лице, однако сохранила полное спокойствие в движениях, и через несколько минут её черты осветились естественным выражением искренней радости; торопливо взяв великого князя под руку, скорее с целью поддержать его, чем для того чтобы опереться на него, она произнесла ясным, звучным голосом:

   — Благодарим вас, милостивый государь, за такое высокорадостное известие! Выздоровление нашей дорогой тётки, всемилостивейшей государыни императрицы, доказывает снова, что Господь Бог хранит под Своей десницею Россию. Поручите обер-камергеру от нашего имени повергнуть к стопам её императорского величества наши самые искренние, самые сердечные поздравления. Завтра утром мы встретим её императорское величество при её возвращении.

Камергер императрицы поклонился и вышел, но, тогда как при его входе ему понадобилось с трудом прокладывать себе дорогу в густой толпе придворных, теперь пространство до дверей было почти свободно.

Опомнившись от изумления при известии о таком внезапном и неожиданном выздоровлении императрицы, некоторые из придворных, бывших в залах, начали тихо и незаметно подвигаться к выходу, чтобы исчезнуть; другие поспешили последовать их примеру. Через короткий промежуток времени это отступление двора, только что теснившегося вокруг великокняжеской четы, стало напоминать настоящее бегство. Когда же Екатерина Алексеевна, под предлогом, что она опирается на руку мужа, повела всё ещё остолбеневшего и всё ещё не бывшего в состоянии произнести ни слова великого князя в собственные его покои, в зале осталось очень немного лиц, чтобы проститься с ними, да и те, у кого хватало сдержанности и чувства приличия не присоединиться к общему бегству, поспешили как можно скорее уйти, едва только августейшие хозяева оставили зал. Мужчины и дамы придворного штата их императорских высочеств поспешно удалились, чтобы у себя в комнатах привести в порядок свои мысли и освоиться с такой внезапной гибелью всех своих надежд.

Екатерина Алексеевна увела своего супруга в его спальню, где он опустился на диван, словно уничтоженный; великий князь дрожал, как в лихорадочном ознобе, так что у него стучали зубы.

   — Боже мой! — воскликнул он в полном отчаянии. — Боже мой, государыня выздоровела!.. Что с нами будет? Она узнает всё... Какое несчастие... Какое несчастие!..

   — Соберитесь с духом! — сказала Екатерина Алексеевна, взглянув с глубоким презрением на супруга, поддавшегося такому жалкому малодушию. — Лягте в постель и выпейте горячего пунша, чтобы согреться. Постарайтесь уснуть, вам надо собраться с силами. Я же, со своей стороны, обдумаю, как нам лучше встретить немилость императрицы.

— Да, да, обдумайте это хорошенько! — воскликнул Пётр Фёдорович, хватая её руку, как будто отыскивая поддержку. — Обдумайте, ведь вы — женщина, как и сама императрица, и найдёте средство умиротворить её.

Екатерина Алексеевна позвонила, и, пока слуги укладывали в постель великого князя, который тихо стонал и дрожал в лихорадке, она вернулась в свои комнаты, готовая встретить опасность с гордо поднятой головой.

XLVII

На следующее утро состоялся с большою пышностью переезд императрицы из Царского Села в Петербург. Граф Иван Иванович Шувалов и доктор Бургав сидели в большой с зеркальными стёклами карете государыни, тогда как граф Алексей Григорьевич Разумовский в парадном фельдмаршальском мундире ехал верхом у дверцы. Конно-гренадёры сопровождали императорский экипаж, а густые толпы народа запрудили улицы, чтобы громкими кликами приветствовать выздоровевшую императрицу.

На крыльце Зимнего дворца собрался весь двор, во главе с великим князем и великою княгинею; митрополит и прочее духовенство также явились сюда для приёма императрицы. На внутреннем дворцовом дворе выстроились в качестве почётного караула лейб-кампанцы — особая собственная рота её величества — в блестящих мундирах из тёмно-зелёного сукна с красными лацканами и богатейшим золотым шитьём, тогда как за воротами на улице кирасиры и гвардейский Преображенский полк образовали шпалеры. Весь военный блеск, вся пышность двора и духовенства соединились здесь, под лучами ясного осеннего солнца, как будто императрица при новом появлении в своей столице должна была тотчас охватить одним взором всю роскошь и великолепие своего земного могущества, которое она только что рисковала потерять.

Великий князь был бледен; в его покрасневших глазах читалось изнеможение после беспокойной ночи, проведённой частью в мучительной бессоннице; Екатерина Алексеевна, напротив, казалась совершенно безмятежной, весёлой и улыбалась; её лицо выражало ту же радость по поводу выздоровления императрицы, какую старались выказать все собравшиеся сановники и придворные чины. Она как будто не замечала, что вокруг неё и её супруга образовался широкий, пустой полукруг и что те лица, на которые она взглядывала, тотчас потупляли взор в землю или без надобности углублялись в разговор со своими соседями, чтобы не дать великой княгине возможности заговорить с ними; как только солнце господствующего могущества снова поднялось высоко и ярко засияло на небе, никто не хотел навлечь на себя подозрения в том, что он хотя мельком поглядывал на восходящую утреннюю зарю будущего дня.