На пороге трона - [176]

Хотя после первых известий о тяжкой болезни императрицы голштинцы и преисполнились радостью при мысли о том, что вскоре их герцог станет самодержавным властелином России, но теперь, узнав об обращении великого князя с находящимися при нём голштинскими офицерами, они значительно упали духом; когда же, как молния, разнеслась весть, что его императорское высочество облёкся в русский мундир, всеми голштинцами овладела сильная тревога: они хорошо понимали, что если их герцог и покровитель отвернётся от них, то их судьба здесь, в чужой им стране, будет весьма печальна.

Пассек осадил свою лошадь как раз перед домом, в котором была устроена маленькая простая церковь, у дверей которой ему уже довелось стоять однажды, когда он подсмотрел лютеранское богослужение. Как и тогда, скамейки были заняты голштинскими солдатами; как и тогда, старик Викман стоял в чёрном облачении перед алтарём, на котором горели свечи, слабо освещая серебряное распятие; но то, что тогда представилось Пассеку как бы видением, быстро исчезнувшим, к его радости, облеклось теперь в ужасающую действительность его неподвижному взору, полному отчаяния: перед алтарём, одетая в белое платье, с миртовой веткой в волосах, как единственным подвенечным украшением, стояла Мария Викман и её рука лежала в руке Бернгарда Вюрца, смотревшего на её склонённую головку серьёзным и вместе с тем счастливым взглядом.

— Господи Боже! — воскликнул Пассек, бросаясь по широкому проходу среди церкви прямо к алтарю. — Что здесь происходит? Этого не должно быть!.. Остановитесь!..

Старик Викман с изумлением прервал свою речь, доведённую им как раз до вопроса, утвердительный ответ на который связывал брачащихся на всю жизнь; он поднял взор и с большим удивлением увидел перед собою того офицера, беседу с которым он вёл весьма охотно, к которому он относился с такой симпатией и угрожающее появление которого здесь, в церкви, он не мог себе объяснить.

Голштинцы поднялись со своих мест и стояли с недоброжелательными лицами, готовые схватить нарушителя священнодействия; но всё же они ждали разрешения своего духовного отца, так как в этом священном месте он один имел право повелевать. Бернгард Вюрц смотрел на офицера испуганным и печальным взором. Сама Мария при звуке знакомого ей голоса почувствовала себя обессиленной и готова была упасть на колени; она ещё ниже склонила свою головку на грудь, но затем, словно ища защиты, обеими руками крепко ухватилась за руку своего двоюродного брата.

   — Остановитесь! — ещё раз воскликнул Пассек. — Этого не должно быть!..

Он схватил руку Марии и с силой оттолкнул её от её жениха, встав между обоими.

Тогда Мария выпрямилась, почувствовав в себе силу; она отстранилась от него и подошла к нижним ступеням алтаря, выше которых стоял её отец. Затем она протянула руку по направлению к Пассеку и окинула его холодным, гордым взглядом.

   — Выслушай меня, Мария, — воскликнул Пассек, — выслушай меня, прошу тебя именем Бога, Которого ты сама вчера призывала в моём присутствии!.. Выслушай меня! Я знаю, что ты невинна; я знаю, как я был жестоко несправедлив к тебе... Я искал тебя, я выследил тебя, чтобы у твоих ног покаяться в своей вине и вымолить твоё прощение.

Он опустился на колени пред молодой девушкой и с мольбой простёр к ней руки.

   — Это — правда, — произнесла Мария с прежним холодным выражением на лице, — я умоляла вас именем Бога выслушать меня, когда я стояла перед вами, подавленная страшным обвинением. Вы же не вняли и этому Имени, заключающему в себе всё вместе: правду, справедливость, любовь и милосердие; вы отвернулись от меня... Как же вы можете требовать теперь, чтобы я выслушала вас? Вы не поверили мне; так какое мне дело до того, что другому доказательству вы придаёте большее значение. Бог милостиво залечил рану, которую вы мне нанесли; я нашла руку, которая уверенно и смело поведёт меня по жизненному пути, а также сердце, которое верит мне и не обманет меня, когда я буду нуждаться в его поддержке.

В её глазах заискрился тёплый свет, когда она благодарным взором взглянула на Бернгарда Вюрца.

   — Нет, нет, Мария, — воскликнул Пассек в отчаянии, — нет, нет, это нельзя допустить!.. Прости меня, Мария, ради нашей любви! Ведь ты любила меня... Разве любовь может быть непримиримой?

   — Она должна быть таковой, — воскликнула Мария, — если она была искренней, настоящей любовью, если был нанесён смертельный удар её самым чистым, благородным и задушевным порывам. Если бы я не так сильно любила вас, как это было на самом деле, — сказала она, причём на одно мгновение на её лицо пала тень страдания, а глаза затуманились, — я простила бы вам; но теперь я не могу сделать это... Однако всё же, — продолжала она, глядя на распятие, — здесь, в храме Того, Кто знает только одну любовь, Кто принёс Себя в жертву за грехи людей, я должна простить вас и делаю это от всего сердца... Я молю Бога, да возвратит Он мир вашей душе, но забыть я не могу; а если бы я и могла сделать это, — продолжала она с засверкавшими глазами, — то должна была бы презирать себя и не смела бы более поднять свой взор к чистому небу.