— Так я зайду? — попытался внести ясность старик.
— Ага! Давай, жду!
И Владимир повесил трубку. Вот и весь разговор.
Идти, не идти? А, и правда, чего бы не сходить? Ноги пока ходят, ехать тут минут пятнадцать, если с автобусом повезёт. Поеду!
Степан отложил телефон, подумал о том, что сейчас придётся вставать, и устало вздохнул. Потеребил небритый подбородок, мельком взглянул на пальцы — длинные, тонкие и в молодости красивые, а сейчас узловатые, с иссушенной покрытой редкими пятнами кожей.
— М-да, — лаконично покритиковал он себя. В этот момент из коридора донёсся звук возни. Это сын, Саша, куда-то опять засобирался. И куда его несёт в такую-то рань? Впрочем, какая разница?
— Хлеба купи! — стариковский голос отца настиг молодого парня у зеркала. Тот не ответил. Степан медленно поднялся с кресла, нашарил под собой тапочки и выглянул в коридор. — Слышишь? — Сашка крутился у зеркала, и старик тут же напрягся. — О, да мы напудриваемся. Опять к своим мальчикам собрался? Жопой перед ними трясти будешь, а?
— Папа!.. — в голосе сына слышна привычная укоризна.
— А что папа?! Ах, простите меня, господин товарищ меньшист, ежели обидел чем. Ох, кто бы знал, что из тебя вырастет…
— Я ничего плохого не сделал, — настаивал Саша. Красивый ведь юноша, все девки заглядывались, а он…
— Уж конечно, ты не делал, — распалялся Степан Макарович. — Спермосос! Гомосек!
Что и говорить, геев старик презирал, но никак не мог ожидать, что его сын, родная кровь, примкнёт к враждебному лагерю. О, времена, о, нравы! Куда катится этот сраный мир?
— Ну, хватит, — обиделся Сашка. Очень по-женски обиделся, надо заметить. — Я ухожу.
— И катись! Хоть навсегда проваливай, позорище! Чтоб ты вирус какой подхватил, слышишь, ты! — Последние слова разбились о захлопнувшуюся дверь.
Старик привалился к косяку и схватился за сердце, но больше от усталости, как бы по привычке, чем от боли. А надо же к Володьке зайти, да. Таблеточку выпить, и бегом. Сейчас…
Отдышусь. Ещё минуту…
Сейчас…
*
Весеннее утро встретило сумраком и холодом. Безжизненно застыли казавшиеся чёрными деревья, под которыми на снегу оставлены были собачьи метки. Подтаявшие сугробы потемнели и покосились, под ногами чавкала слякоть. Ещё горели фонари. Редкие машины прогревались у подъездов, отравляя воздух.
Степан Макарович шёл вдоль дома и смотрел себе под ноги. Осеннее коричневое пальто было узковато, но от холода, слава Богу, спасало. Дорогие ботинки заляпались талым снегом, перемешанным с солью. Толстый оранжевый шарф колюче сдавливал горло. С крыш и балконов капали тающие сосульки.
Внезапно фонарь, под которым прошёлся старик, перестал гореть. Всегда так: именно когда Степан проходил мимо, тот почему-то гас, будто предвещая что-то нехорошее и тёмное.
«Папа, а почему гаснут фонари?»
Детский, доверчивый голос. Вопрос выплыл из памяти неожиданно. Когда Сашка ещё маленьким был, они шли вместе по вечернему городу, держась за руки. И тогда один фонарь вот точно так же погас.
«Значит, кого-то в эту секунду не стало», — задумчиво ответил Степан, сказав первое, что пришло на ум. Сын не стал переспрашивать. Вероятно, он уже и забыл об этом. А старик почему-то вспомнил.
Кого-то не стало? Да нет. Чушь, конечно. Хотя, возможно, что-то в этом есть.
Он зашёл в аптеку, думая купить что-нибудь от печени, но, постояв немного у витрины, так ни на что и не решился и двинулся дальше. В магазине взял пачку печенья и дешёвый коньяк. Сунул кассирше крупную купюру, мельком оглядевшись в поисках чего-нибудь занимательного, но в этот ранний час народу почти не было, да и от вида кассирши откровенно тянуло в сон.
— У вас мелочи не будет? — вдруг вывела она его из раздумий. Покопавшись в кармане пальто, Степан Макарович высыпал ей на ладошку горсть монет.
— Спасибо, что без сдачи! — пересчитав, сказала женщина.
— Это случайность, — тихо буркнул старик, забирая пакет с покупками.
На остановке его поджидала новая неприятность. Какой-то молоденький хмырь узнал его и попытался завести разговор.
— Матвеев? Степан Макарович?
Старик ему не ответил, демонстративно отвернувшись. Что ему нужно? Автограф? Жизненная мудрость? Ох, знал бы, к чему ведёт знаменитость, никогда бы не полез книжки писать.
Да, был такой опыт. Книги, статьи. В кино даже снялся один раз — Володька пригласил. Тогда, лет тридцать-сорок назад это было в радость. Успех, признание, уважение. Много поклонников. Поклонниц…
Да и позже ещё как-то не так было противно. Повстречал тогда Свету — Сашкину будущую мать. Она хоть и была заметно моложе, но втюрилась в него по уши. А Степан сам всё испортил. Была бы сейчас какая-никакая семья. Уют в доме. А теперь что? Старость, сын педераст, звонки с ехидными просьбами интервью от сомнительных газет. И это — предел?..
— Простите, — не унимался молодой нахал. — Я журналист, газета «Свежие известия».
«И что?»
— Не люблю журналистов, — полуобернулся к нему старик. — В статьях врёте, всюду нос суёте. Чужим грязным бельем трясёте перед всем миром. И почему-то у всех, как профессиональная черта, пошлый юмор. Нормальных среди вас раз-два и обчёлся. А среди молодых и подавно нет.
