На пороге ночи - [42]

Джедеди разбудил его с первыми лучами солнца. Не обменявшись ни единым словом, старик и ребенок пошли к заброшенной станции. Придя туда, Джед больше часа потратил на то, чтобы объяснить мальчику все тонкости предстоящей работы. Робин должен очень стараться, ничего не упустить из виду – ни железных скребков, ни щеток. Сначала нужно снять слой ржавчины, чтобы рельсы обрели обычный вид, будто их ежедневно полируют тяжелые колеса вагонов. Затем, когда нужная кондиция будет достигнута, предстоит очень важный этап – как следует их смазать, чтобы защитить от вредного воздействия дождей. Старик повторил свою инструкцию. Иногда он словно терял нить разговора и застывал на две-три минуты с бессмысленным взглядом. В эти мгновения он еще больше напоминал ощипанного цыпленка с дряблой шеей, казался особенно уязвимым, вызывая у Робина чувство, похожее на жалость.

Закончив курс обучения, Джедеди устроился в будке стрелочника, грея ладони о миску с супом, а Робин взялся за дело.

Ему никогда не приходилось работать руками, и вскоре он убедился, что это на первый взгляд забавное занятие не так уж и приятно. Через четверть часа у Робина стало сводить пальцы, заныла спина. Чистка оказалась непростым трудом, и каким же крохотным он себя ощущал, стоя на коленях посреди пути! За спиной – черная дыра туннеля, а впереди… впереди ветвились целые восемь миль проржавевших рельсов. Но, как ни удивительно, несмотря на огромный фронт работ, а может быть, именно по этой причине, Робин испытывал странный подъем. Он вспомнил о подвигах Геракла, об авгиевых конюшнях и поклялся, что покажет презиравшему его сумасшедшему старику, угнездившемуся в своей будке, на что способен. «Не такой уж я слабак, каким он меня считает, – подумал он. – Мы еще посмотрим!»

И, оседлав рельсы, Робин стал трудиться с еще большим рвением. Его опьяняло сознание того, что рано или поздно он одержит победу над ржавчиной, обращающейся в красноватую пыль на его руках. Робин тер рельсы с неистовством, подстерегая момент, когда сталь наконец соизволит заблестеть и из ржавых недр выйдет драгоценный серебряный самородок, сверкающая булавочная головка в морс окисленного металла. Рельсы стали врагом, превратились в свирепого хищника, и Робином овладела ярость: зверя нужно одолеть, укротить, сделать шелковым, гладким, дюйм за дюймом… Работа была абсурдной, но не лишенной некоего величия.

Время от времени Робин поднимал голову, чтобы оценить брошенный ему вызов, стараясь объять взглядом стелющиеся по земле то перевитые, то разбегающиеся в стороны красные полоски серпантина. Одурманенный жарой, он видел, как они шевелятся, подрагивают и переползают с места на место, подобные змеям, привыкшим передвигаться в тот момент, когда на них перестают смотреть.

К полудню Робин совсем выбился из сил: шею, плечи и руки сводили судороги. К тому же в ладони, покрасневшие от ржавчины, впилось множество мельчайших кусочков металла из щеток, и Робину пришлось вынимать их по одному, словно колючки железного кактуса.

На пороге будки стрелочника показалась фигура Джедеди. Достав блестящий свисток, он просигналил, что пришло время перерыва. Когда Робин подошел, старик объявил:

– Сейчас я вычислю, что ты заработал на завтрак. А пока иди умойся под краном.

Робин так и сделал. Джед достал блокнот и принялся за таинственные подсчеты, а закончив, вынул из запертого на ключ шкафа буханку хлеба и старинные весы с медными чашками. Отрезав небольшой кусок, он протянул его ребенку.

– Два ярда отчищенных рельсов составляют сто граммов хлеба. Воды пей сколько влезет, мне не жалко.

Робин, усевшись на ступеньку крыльца, стал жевать хлеб, стараясь делать это как можно медленнее. Джедеди тем временем вынес из будки кресло и поставил на пороге. Устроившись поудобнее в тени, он достал из кармана перочинный ножик и начал что-то вырезать из деревянного бруска. Руки старика слушались плохо, и Робин понял, что ничего интересного он не увидит.

– Я, к примеру, – начал Джед, – стал помогать отцу в шахте, когда мне едва исполнилось восемь лет. Нас было десять таких молокососов. Вместе со старшими мы толкали груженые вагонетки, и взрослые нас лупили по задницам, если им казалось, что мы ловчим и не работаем в полную силу. И все-таки славное было время! Сегодня детей воспитывают в тепличных условиях, у них больше прав, чем у взрослых; скоро, пожалуй, они сами начнут издавать законы. Родители, видите ли, должны на них ишачить! Какая нелепость! А что в результате? Наркомания, преступность. Меня, десятилетнего, после полного рабочего дня в шахте совсем не тянуло нюхать клей, напялив себе мешок на голову. Нет, тогда существовали истинные ценности, маленькие радости, которые дарила жизнь: солнце, свет, свежий воздух, удовольствие смыть с себя грязь куском обыкновенного мыла. Ничего другого не требовалось. И я отлично понимал, что только труд придает таким мгновениям настоящую значимость. Если бы я все время бил баклуши, то меня, наверное, тоже заела скука. Я тебе верно говорю, малыш, зря отменили детский труд. Вот почему мир скоро полетит в тартарары. Чтобы общество было здоровым, необходимо посылать ребят на рудники, фабрики, хлопковые плантации.