На пороге Галактики - [8]

— Да я не собирался учить этому детей! Ведь разве я — студент пединститута? — Кламонтов вдруг ощутил какое-то напряжение, как если бы сказал неправду, но продолжал — И разве в школьной программе вообще есть что-то подобное? Да и вы сами преподавали у нас химию, а не зоологию? Разве не так?

— Кто преподавал зоологию? — удивлённо воскликнул математик. — Вы будто не знали, что идёте сдавать? Не выучили теорему Боткина — так и говорите!

— А вы разве учили нас делить почки на печень? Это же не числа, это — органы тела!

— Что — органы тела? — раздражённо переспросил зоолог. — У вас вопрос о педагогической характеристике внутреннего строения пчелы! Ну, и как вы собираетесь составлять такую характеристику, если рассматриваете не всю пчелу в целом, а отдельные органы?

— Да я и не собирался! Я шёл сдавать… — Кламонтов понял, что не знает, как продолжить начатую фразу. Не мог же он сказать зоологу, что собирался сдавать… что? Оказывается, сам не мог вспомнить…

— И как вы собираетесь преподавать ученикам самую передовую в мире идеологию, если понятия не имеете о зародышевых листках пролетариата? — воскликнул историк КПСС. — Ну, какие слои общества заворачиваются внутрь, чтобы в нём зародилось классовое сознание?

— Самые нищие и неграмотные… — наугад ответил Кламонтов, одновременно пытаясь вспомнить, что должен был сдавать.

— И какое это имеет отношение к сложному эфиру гриба и водоросли? — коварно переспросил преподаватель физколлоидной химии. — Какие нищие? Чему вы научите детей с такими знаниями?

— А вы нас чему учили? Вспомните, вы же не ботаник, а химик! («Но что они всё — об учёбе детей? — снова мелькнуло сомнение. — Неужели действительно пединститут?»)

— Естественно, химик, — ответил химик, только уже неорганик. — Так что вам непонятно в билете?

— Всё непонятно, — ответил Кламонтов, поспешно пытаясь припомнить вопросы в исходном, 8-м билете по неорганической ботанике. — Ведь у нас ни в учебнике, ни в конспектах ничего подобного нет… («Так, в самом деле, какого вуза я студент? Куда я поступал? Ведь не в пединститут же… Но и не в медицинский… А куда? Какой ужас. Надо же — забыть такое… Ну, а хоть что должен был сдавать? Термодинамику света решений Съезда? Или нет… Физколлоидную философию человека и животных…»)

— Общественно-экономической формации нет в учебнике? — возмутился философ. — Искусства как формы общественного сознания нет в учебнике? Да что вы такое говорите? А если вы имеете в виду третий вопрос — так по нему надо было просто прочесть в газете доклад на съезде, только и всего!

— Да, но зачем это мне? — вырвалось у Кламонтова, согласного после бесплодного спора со сменяющимися преподавателями на любое, лишь бы скорее, окончание этого кошмара. — Я же поступал учиться не на философа и не на историка… Ой, правда — а на кого? — и, только произнеся это, Кламонтов понял, что выдал себя.

— Вот это да! Он не помнит, на кого он учился! Это надо же такое… — философ, казалось, олицетворял само оскорблённое педагогическое достоинство. — Ну знаете, такому студенту у нас вообще делать нечего, — он снова, как тогда, перед экзаменом, весьма красноречиво развёл руками. — И как это вы дошли до четвёртого… или до какого там… до пятого курса? Да, сколько лет уже принимаю экзамены, а такое слышу впервые… Слушайте — а, может быть, вы вообще не студент? Может быть, вы не Кламонтов Хельмут Александрович? И зачётка эта не ваша? — спросил философ, протягивая зачётку Кламонтову.

— Нет, зачётка моя, — ответил Кламонтов, узнав зачётку по фотографии. И только после этого он заметил, что слово «университет» (ну да, конечно! Как мог забыть?) было перечёркнуто и от руки почерком старосты переправлено на «пединститут». — Хотя подождите… — Кламонтов вдруг почувствовал, что с него довольно, и надо выяснить всё начистоту. — Скажите прямо: вот это тут так было исправлено или нет?

— А это тут так было? — философ перелистнул несколько страниц и… потрясённый Кламонтов увидел свои же экзаменаторские записи все вместе на одной странице. — Аналитическая зоология, педагогика беспозвоночных — что за чушь? И всё — одним почерком! И фамилия экзаменатора, смотрите, везде ваша же: Кламонтов! Это, что, у вас в группе такой студенческий юмор? А что вы будете объяснять по этому поводу в своём деканате — вы подумали? Особенно с учётом вот этого… Или вы скажете, и этого тут так не было? — философ стал нервно листать зачётку — и новый удар постиг Кламонтова, не успевшего опомниться от предыдущего: он увидел, что все его собственные отличные оценки за все курсы превратились в удовлетворительные. Причём остались прежними почерки экзаменаторов, их фамилии, росписи, названия предметов, даты экзаменов, изменились только оценки. — Одни тройки — и не стыдно? И только интересно, кем вы сами представляете себя в перспективе с такой успеваемостью? И вообще, вам не кажется, что вы занимаете чужое место в жизни? А то, может быть, кто-то пять раз поступал сюда — и не прошёл, потому что прошли вы! — всё больше распалялся философ, не давая Кламонтову возразить, что как раз ему удалось поступить в университет лишь с пятого раза. — И ещё приносите на экзамен зачетку без фотографии! — философ перелистнул страницы назад, и Кламонтов увидел, что фотография, всего несколько секунд назад бывшая на месте, теперь грубо оторвана.