На полпути в рай - [10]

Наиболее ценные познания за время своей трёхлетней «учёбы» в университете Мехри получила от общения с теми профессорами, которые особенно славятся в Тегеране своим мошенничеством. В этой науке она обнаружила недюжинные способности, в совершенстве овладев секретами самого видного профессора педагогики, занимающего большой государственный пост и известного в научных кругах не только Ирана, но и за его пределами. Она изучила его характер и в совершенстве усвоила его приёмы: как, например, сорвать выборы, если они не соответствуют твоим интересам, или как расстроить группировки, члены которых отказываются войти с тобой в сообщество и перетягивают к себе голоса. Таким образом ханум Мехри Борунпарвар стала непревзойдённым мастером этой не облагаемой налогом профессии среди дам, так же как её учитель — среди мужчин.

Итак, Мехри обнаружила, что её оставили в дураках, как раз в тот момент, когда ханум Рогийе Асвад-ол-Эйн начала свою длинную и бестолковую речь. Этой женщине исполнилось уже шестьдесят лет, и всю свою жизнь, день и ночь, в Иране и за его пределами, на своём весьма оригинальном персидском языке и ломаном французском и английском она старается доказать людям, что это не её покойный отец был садовником в Таджрише[19], что это не она в десять лет уже была сиге[20] у своего покойного мужа, довольно известного государственного деятеля. Потом она плечом к плечу прошла с ним долгий путь, вращаясь в высших сферах иранского общества. И даже когда её муж назначался регентом шаха, она становилась регентшей шахинь. Но что бы человек ни совершил в своей жизни, он всегда останется пленником своего происхождения. Бог ведает, сила какого волшебства передаёт из поколения в поколение черты предков, и сколько бы человек ни ездил по Европе и Америке, какие бы поместья около Хамадана ни доставались ему в наследство от мужа, какое бы влияние ни имели его сыновья во дворце и дочь в доме министра или посла, — всё равно, стоит ему открыть рот и заговорить, в памяти людей воскрешается покойный Мешхедн Багер, садовник из Таджриша. В чём провинился этот несчастный, что и в том мире нет ему покоя?

Да, ханум Рогийе Асвад-ол-Эйн, по-видимому, немало унаследовала от своего родителя. Эта женщина, сумевшая достичь вершин общества, получившая от мужа несметные богатства, добытые им бог весть каким путём, немало встречавшаяся и за границей и у себя на родине с самыми высокопоставленными лицами, имеющая двух непутёвых сыновей, лодырей и бездельников, при каждом удобном случае начинает жаловаться на свою бедность. Поневоле скажешь, что сама природа не хочет предать забвению садовника Мешхеди Багера, сама природа за то, чтобы тень его постоянно напоминала людям родословную тегеранской знати, награждаемой чинами, ордерами и званиями.

Покойный муж этой почтенной дамы в своё время добился очень высокой должности, которую можно получить лишь при поддержке иностранцев, играющих немалую роль в политической жизни Ирана, был награждён высшими орденами, удостоен даже того, чтобы перед его именем употреблялось «his highnes»[21], и поэтому она, естественно, считала себя украшением общества тегеранских дам. Сегодня ханум Рогийе Асвад-ол-Эйн явилась в особняк Нахид Доулатдуст первой и уйдёт позже всех. И это не случайно, ведь именно болтливость и лицемерие, родившиеся вместе с ней, создают ей популярность во всех кругах тегеранского общества.

Итак, ханум Рогийе Асвад-ол-Эйн начала свою длинную речь с безудержного восхваления сегодняшнего собрания, затем пожаловалась на свою бедность, стеснённость в средствах и, как всегда, без всякой логики заговорила вдруг о Кербеле[22]. Подобно поэтам, творцам хвалебных од, которые, лишь бы попышнее прославить своего кумира, подбирали бессмысленные рифмы и эпитеты, не забывая, кстати, вплести в заключительный стих свой псевдоним, она начала льстить присутствующим. Тем подобострастно угодническим тоном, который шестьдесят с лишним лет назад перешёл к ней по наследству от садовника из Таджриша, Рогийе начала расхваливать сегодняшнее собрание, призванное осуществить «высокие надежды», «благотворительные цели», «возвышенные идеи», «справедливость» и так далее и тому подобное, хотя прекрасно понимала неискренность своего выступления, прекрасно знала, что от Фарса до Азербайджана[23], от Хорасана до Кермана — во всём Иранском государстве не найти ничего лживее её слов.

Пока ханум Рогийе неудержимо изливала потоки красноречия, Мехри Борунпарвар беспокойно ёрзала в кресле, вертелась, поводила плечами, будто её кусали блохи. Она была так взволнована и расстроена, что даже перестала слушать увлекательный рассказ своей дорогой Махин.

В самый возвышенный момент речи хану Асвад-ол-Эйн Мехри Борунпарвар резко дёрнула коленями, разжала стиснутые зубы, сделала глубокий вдох, отчего бюстгальтер, туго стягивавший её, не выдержал и все сидевшие поблизости услышали, как лопнули его петли. Потом она шумно выдохнула, устроилась в кресле поудобнее, ослабила немного пояс, поддерживающий американские нейлоновые чулки, и, как только ханум Рогийе Асвад-ол-Эйн сделала паузу, торопливо заговорила: