На полпути к себе... - [31]
Несколько дней Юна только и думала о Корнееве, мысли были противоречивы, раздражение сменялось нежностью, но образ Корнеева стал преследовать ее как наваждение.
Вероятно, именно это и заставило ее снова пойти к Ахрименко. Надеялась увидеть Корнеева? Интуиция ее толкала? Трудно сказать. С волнением подошла она к уже знакомому дому.
Как объяснила она Ахрименко свой неожиданный визит? Это она напрочь забыла. Все ее внимание сосредоточилось на шапке, которую она хорошо запомнила, — шапке Корнеева.
— Здравствуйте, — Юна тихо поздоровалась с ним, окидывая его взглядом и стараясь проявить безразличие. Будто он ее вовсе не интересует. Корнеев на приветствие не ответил. Он продолжал рассматривать книгу репродукций и Юны в упор не замечал. Это показное равнодушие разозлило ее.
«Я тебя тоже замечать не буду».
— Вы ведь знакомы? — сказал Ахрименко, посмотрев на Юну.
— Да. У тебя познакомились, между прочим, — поспешила с ответом Юна. — Твой знакомый что-то говорил о сублимации. Кстати, я заглянула в толковый словарь, — закончила она с издевочкой.
— А я вас что-то не припомню, — Корнеев окинул Юну невидящим взглядом.
— Вы поговорите. Я сейчас приду, — произнес Ахрименко.
Он вышел из комнаты. Наступило молчание. Однако Юна не выдержала — первая его нарушила:
— Вы на что-то сердитесь?
Корнеев снова посмотрел на нее, и на лице его отразилось недоумение.
— Я хотела… Ну, в общем, понимаете… — Юна начала спотыкаться на каждом слове. — Я хотела бы… пойти в зоопарк. С вами!
В этот момент зазвонил телефон, и Ахрименко подозвал приятеля. Юна почувствовала, что Саша разговаривает с женщиной.
«К чему мне все это? — новая волна досады захлестнула ее. — Никаких зоопарков мне не надо! Есть у меня Симка!» — и тут поймала себя на мысли, что за эти дни ни разу не вспомнила о Серафиме. Он будто напрочь выпал из ее жизни.
Повесив трубку, Корнеев взял шапку и сказал, что ему надо срочно уйти.
На следующий день, вечером, Корнеев позвонил Юне домой. И стал говорить так, будто они только что расстались и никаких недоразумений между ними не было.
— Тапирчик! Это ты? — сказал Корнеев. — Я соскучился за тобой, — и голос, мягкий, бархатный, переливчатый, опять захватил Юну, обволок…
Бывает, начинаешь любить в человеке какую-то одну, только тебе заметную в нем мелочь. Например, родинку на загривке, видишь в ней что-то детское и трогательное. И эта родинка волнует тебя, ты готов любить ее всю жизнь. А потом вдруг открываешь, что человека любишь всего. И тело его, и душу…
Может быть, Юна сначала полюбила голос Корнеева? Может быть. Во всяком случае, когда Корнеев звал ее в зоопарк, она уже испытывала головокружение, потому что его голос ее гипнотизировал.
— Хочешь, приду в гости? — продолжал между тем Корнеев. — Ты где живешь? Как лучше к тебе проехать?
Юне очень хотелось видеть Корнеева, но она молчала. Вокруг нее кружила директорша.
— Ты что, немая? — слышала она на другом конце провода.
— Да, — еле слышно пролепетала она и буквально прошептала адрес в трубку.
Корнеев, видимо, понял, что ей мешают говорить.
— Тебя слушают? — спросил он.
— Угу.
Через некоторое время Корнеев с сумкой стоял перед открытой дверью квартиры. Почти все жильцы собрались у двери и смотрели на него. Дело в том, что он нажал сразу на все звонки…
— Вот и хорошо, — проговорил он. — Сразу всех вас увидел! Будем знакомиться. Моя фамилия Корнеев, зовут Александр.
— Еще что выдумал — знакомиться! — проворчала директорша. — Больно кому нужно. Будут тут к ней шляться всякие, а ты…
— А тебя, маленькая, я из списка исключаю! — добродушно улыбаясь, перебил ее Корнеев. — Знай: когда говорит мужчина, баба должна молчать. Ее ипостась — быть глухонемой сироткой…
Директорша обалдело водила выпученными глазами. Слесарь прыснул со смеху. Действительно слово «маленькая» выглядело явной насмешкой по отношению к огромной Тамаре Владимировне. Но еще незнакомое слово «ипостась»… Директорша закипела от гнева и выпалила в ответ:
— Ты чего мне «тычешь»?! Видали мы таких! И не с такими справлялись! Быстренько выкинем! — почему-то себя она часто называла во множественном числе «мы». — «Маленькая»… Мы покажем «маленькая»!
Корнеев уже гладил ангорскую кошку, которая крутилась вокруг его ног.
— Какая киса, какая красавица! — говорил он, взяв ее на руки. Саша начал слегка почесывать Туську за ухом, она жмурилась и блаженно мурлыкала.
А «мамашка», довольная тем, что нашелся человек, который осадил директоршу и признал ее кошку, заискивающе ему улыбнулась и проговорила:
— Очень-сь приятно! Познакомимся! Как вас по батюшке? Александр Андреевич? Очень-сь приятно, Александр Андреевич. А меня — Анна Сергеевна. Туська очень-сь людей чувствует. Видите, сидит, не соскакивает.
Слесарь-сапожник подмигнул Юне и показал ей большой палец: мол, хорош мужик!
— Ейный сосед, будем знакомы, — значительно произнес Виктор Васильевич.
— А ты богатая невеста! Это ж надо столько соседей отрастить, — сказал Юне Корнеев, когда они прошли в ее комнату. Он нежно прижал к себе Юну и поцеловал в макушку.
Она смутилась и высвободилась из его объятий:
— Зачем вы так? Директорша наша теперь меня загрызет. Гадости начнет про меня говорить на каждом шагу.
История еврейской девочки-москвички с послевоенных времен и до наших дней. Взрослея, она попадает в ситуации, приводящие ее к людям из разных слоев общества – как к элите, так и к бандитам. На этом пути она ищет себя и свое место в жизни.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.