На полпути к себе... - [23]
«Вот, мама, познакомься, — заявляю, — Нюру тебе привел. Присмотрись к ней. Теперь вам двоим около меня всю жизнь быть. Привыкайте сразу друг к другу, чтобы потом дров не ломать».
Эмилия моя совсем оторопела. Головку ко мне тянет, словно стебелек к солнцу, ресницами недоуменно шлепает. А мать — прямо каменной бабой стала, не шелохнется.
«Вы что?! Уже сразу столковаться не можете?! — говорю ей. — Ты Нюру хотела? Вот тебе Нюра. Тебе тошно одной? — уже к Нюре вопрос. — Вот тебе дом. Столкуетесь — хорошо. А нет — все равно придется притираться. Так что давайте сразу начинайте». — Лаврушечка, будто посмеиваясь над собой, весело улыбнулся Юне и продолжал рассказ: — А потом, у меня характер знаешь какой?! Я сам кого хочешь боюсь. Только виду не подаю — командую.
С тех пор мать ее Нюрой и зовет. Эмилии не нравится — но терпит. Эмка любит по ночам книги читать, а мать злится — но тоже терпит… А я думаю: еще немного — и друг без друга они жить не смогут. Ну, а теперь пора. Пойдем. Свататься буду. Пора жениться…
Дома у Лаврова дверь им открыла Нюра-Эмилия.
— Это фуфелка, — сказал Лаврушечка, обращаясь к Эмилии. — А это — моя Эмилия…
Слово «Эмилия» он произнес с неожиданной для Юны нежностью. Он не сказал — моя любимая, моя ненаглядная, моя единственная. Лишь произнес — Эмилия.
С тех пор Юна жену Лаврова иначе, как Эмилией, не звала. Через год у них родился Андрюшка. Эмилия заставила своего Анатолия Ивановича поступить в заочный институт. Так с Паней и семьей Лаврушечки Юна почти забыла о Серафиме…
Прошло полтора года. Февраль был на исходе. Она защитила диплом. Это событие отметили «всей семьей» у Пани, потому что была она прикована к постели и как говорила: «Здеся задержавшись. Последние минутки». Через пять дней эти минутки и впрямь оказались последними: Паня умерла. Юна решила позвонить Серафиму, предложить ему проводить бывшую дворничиху в последний путь. Хотелось показать новым соседям Прасковьи Яковлевны, каким уважением она пользовалась: даже известный журналист пришел на похороны.
— Конечно, приду, — сказал Серафим Юне, узнав о смерти Пани. — Теперь у тебя только «Женька» и осталась.
От слова «Женька» на нее дохнуло детством и таким родным, что она еле сдержалась, чтобы не разреветься.
На поминках Серафим говорил о Пане те слова, которые казались Юне единственно верными:
— У нее не было родственников. Но мне очень жаль Юну, Евгению Петровну, Николая, дядю Володю да и себя тоже, потому что мы больше никогда не услышим про «спальни», «типерича». Прасковья Яковлевна была для нас своего рода эпохой. В ней отражалась и доброта, и мудрость народная…
После поминок Юна и Серафим сидели вдвоем и говорили о Пане, о Рождественской, о своем детстве, оставшемся в небольшом московском дворе. Вдруг Симка неожиданно спросил:
— Ты почему коронку не поставишь? Сейчас делают прекрасные, белые.
Юна ясно вспомнила снежную горку во дворе. Ребята притащили откуда-то дырявое корыто и, влезая в него парами, с грохотом скатывались с горки вниз. Юна должна была сесть в корыто с Вовкой Романцом, крупным, сильным мальчиком. Едва она нагнулась, чтобы сесть в корыто, как Вовка решил развернуть его поудобнее. Он со всей силы пнул корыто ногой. Оно подскочило и задело девочку по лицу. Юна упала. Она еще лежала в снегу, а дети, толкая друг друга, стараясь один опередить другого, перескакивали по ступенькам подвальной лестницы вниз и кричали, что Юнку Романец корытом убил. Услышав это, Фрося осела на пол, и Паня не знала, что делать. То ли бежать к Юне, то ли отхаживать Фросю.
— Женька, — истошно закричала Паня, — выдь сюды. Хроську… убили. Да держи ее. Побигла на двор. Ой, что ж будет!
— Да кого убили?
— Ой! Корытом. Девку нашу. Корытом.
Евгения Петровна терла Фросе виски нашатырем, а сухонькая Паня, как молодая, поскакала вверх по лестнице вслед за детьми.
И как же она обрадовалась, когда, ощупав вставшую Юну, выяснила, что та жива и целехонька, что только-то ползуба всего и лишилась! Не проронив и слезинки, Юна вдруг оторвала сама повисший кусочек зуба и расхохоталась:
— Теперь буду щербатая!..
— Чево радуешься? Там Женька, Хроська лежит. Типерича делать-то что? Милок, а?
И, взяв ее за шиворот, как провинившуюся, потащила в квартиру.
— Вона она! Живая! Да очухнись ты, — затормошила она Фросю. — Вона — живая. Щербатая. Надо щи исть. Тащи, Женька, коняку́. Водка моя вся вышла.
«Воскресение» Юны было отпраздновано. Но коронку Юна так и не поставила — щербинка была заметна, только когда она улыбалась широко и открыто. Поэтому улыбаться она приучила себя сдержанно.
Еще во время преддипломной практики Юны в лаборатории появился новый сотрудник — Нина Моисеева, маленькая белокурая женщина лет двадцати пяти — двадцати семи. Нина сразу вписалась в коллектив. Была услужлива, кому-то что-то доставала, приносила то торт, то пирожные. Для любого человека у нее находились комплименты. Можно было подумать, что только ласкательные суффиксы существуют в ее лексиконе. Кроме того, она как-то по-детски всему удивлялась. Наивно раскрыв глаза, неизменно тихо произносила: «Надо же!» — смотря по обстоятельствам, с различными оттенками.
История еврейской девочки-москвички с послевоенных времен и до наших дней. Взрослея, она попадает в ситуации, приводящие ее к людям из разных слоев общества – как к элите, так и к бандитам. На этом пути она ищет себя и свое место в жизни.
Рассказы букеровского лауреата Дениса Гуцко – яркая смесь юмора, иронии и пронзительных размышлений о человеческих отношениях, которые порой складываются парадоксальным образом. На что способна женщина, которая сквозь годы любит мужа своей сестры? Что ждет девочку, сбежавшую из дома к давно ушедшему из семьи отцу? О чем мечтает маленький ребенок неудавшегося писателя, играя с отцом на детской площадке? Начиная любить и жалеть одного героя, внезапно понимаешь, что жертва вовсе не он, а совсем другой, казавшийся палачом… автор постоянно переворачивает с ног на голову привычные поведенческие модели, заставляя нас лучше понимать мотивы чужих поступков и не обманываться насчет даже самых близких людей…
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.