На полпути к себе... - [13]

— Юночка, родная, не надо. Я все наговорил. От злости. Нравишься ты мне…

Но Юна уже взяла себя в руки, вытерла платком лицо и безразличным металлическим голосом отрубила:

— Встань. Все это правда. Но лучше б ты сдох! — и, повернувшись, пошла.

Спустя годы, когда Серафим и в самом деле стал знаменитостью, однажды он опубликовал хороший рассказ о любви, в котором описал встречу с Юной. Рассказ был одним из самых сильных, самых проникновенных его сочинений. Именно к этому времени он овладел мастерством чужие чувства выдавать за открытые им самим.

…Через несколько дней Юна встретила Гену. Она открыто, как учила ее Фрося, спросила:

— Так ты что, не видишь во мне женщину?

— Женщину? — усмехнулся он. — Ведь ты еще несовершеннолетняя.

— Мне уже восемнадцатый…

— Вот именно. Значит, сейчас-то семнадцать. Чтоб было все ясно, сообщаю… Мы с Ирой в июле расписываемся и едем в Ленинград. Медовый месяц. Светская девушка, светская жизнь. Ее мама дарит «Москвич»… — он еще продолжал что-то взахлеб рассказывать, а она уже бежала домой, не слыша его. Если бы кто-нибудь увидел ее сейчас — не узнал бы. Лицо осунулось, длинная шея еще больше вытянулась. Что-то в измененных чертах ее лица, в блеске глаз напоминало маленького затравленного зверька. Каждая клеточка в ней кричала от боли…

И еще была встреча с Геной. Много лет спустя.

Совсем недавно, когда Юна уже была на пороге сорокалетия, она столкнулась с Геннадием на улице неподалеку от редакции газеты, где Юна числилась внештатным сотрудником. Еще в дни юности Серафим научил ее азам репортерского дела и иногда брал с собой на задания. Потом занималась на курсах рабкоров при Союзе журналистов, чтобы доказать тому человеку, которого любила, что и она на что-то способна. Теперь нет-нет на страницах городской газеты да и появлялась ее фамилия.

Резко притормозив у дверей редакции, Юна выскочила из машины. Вдруг ее окликнули.

— Юна?!

Она обернулась. Геннадий. Белозубая улыбка, искрящиеся радостью глаза. Сердце ее екнуло.

— Ты ли это, Юнка? — во взгляде сквозило недоумение. — Смотрю и думаю, что за светская дама? А ты все такая стройная, красивая. Ты здесь что делаешь? Работаешь?

Он мало изменился за эти годы. Немного морщин на лице, немного седых волос. Элегантен, подтянут. Юна смотрела на него и ничего не могла понять. Сердце билось ровно, спокойно.

— Как же я тогда не разглядел в тебе это комильфо? — продолжал быстро Геннадий. — Где же были мои глаза? Девочка из подвала на своей машине! Впрочем, я иногда встречал твою фамилию в газете. Но не думал, что… Ты что, не замужем?

«Научился задавать вопросы», — подумала Юна.

— Как ты живешь? — продолжал он.

А Юна поймала себя на мысли, что его жизнь ее совсем не интересует. И она вдруг поняла, что за все годы ни разу не вспомнила о нем. Подумала еще: «Боже, неужели я его любила?» Этого нестареющего мужчину, который тянулся к так называемой «светской жизни», и все у него было напоказ, даже женитьба.

— Живу, — нехотя, едва слышно ответила она. — Ты извини, я тороплюсь. Мне некогда. Меня ждут, — и она повернулась, чтобы уйти.

— Подожди! Как тебя можно разыскать?

— Зачем?

— Ты единственная, кто остался у меня в сердце навсегда! — выспренно воскликнул Геннадий. — Я только сейчас это понял! Помнишь чечетку на улице? — он попытался задержать ее воспоминаниями.

— Мне некогда, — повторила она и вошла в здание редакции.

Чечетку Юна — нет, не вспомнила: та чечетка жила в ней подспудно всегда. В ней жил и тот день, когда Геннадий сказал ей о своей женитьбе, и вечер того дня тоже, когда она сумела не только справиться, но и расправиться со своей любовью. Растоптать ее…

Юна очень нравилась себе в довольно свободном крепдешиновом платье довоенного фасона, по белому полю которого были разбросаны мелкие цветы.

Месяца два назад Рождественская, перебирая свои туалеты, отдала платье Фросе, чтобы та переделала его по себе. Фрося была ненамного полнее Юны, поэтому платье перешила с таким расчетом, чтобы и дочке сгодилось для выпускного вечера.

Юна решила пойти к Серафиму и быть такой же нарядной, как его знакомые девушки. Он ведь ее приглашал? Вот она и пойдет. Терпеть его не может, но пойдет. Назло. Кому это назло? Назло всем, всем! Ему, Геннадию. Назло своей несчастной любви.

Надела новое платье — знала, оно ей идет. Фросины босоножки на каблуке — хотелось быть повыше. Чтобы выглядеть старше, впервые распустила волосы — расплела косы.

Переминаясь с ноги на ногу, Юна стояла на пороге Симкиной квартиры, держа за спиной руку с маленьким букетиком незабудок. Наконец, решившись, она позвонила в дверь.

Увидев ее, Серафим растерялся.

— Чем обязан? — и знакомая ей с детства усмешечка подернула его губы.

— Решила тебя поздравить. С наступающей самостоятельностью, — иронически, в тон его усмешечке сказала Юна и протянула ему букетик. — Не знаю, понравятся ли тебе цветы, но я их очень люблю. Они помогают забыть о весне и напоминают, что впереди — лето! С жарким солнцем, омытое дождями…

Эту фразу она придумала заранее и выучила наизусть.

— Ну даешь! Ты прямо лирик! — снова усмехнулся Серафим. — Но кто же мужчинам дарит цветы? (В то время, если цветы дарили женщинам, то наглухо завертывали их в бумагу или газету, чтобы никто не догадался об этом даре.)