На поле славы - [23]

— Они сами этого хотели, ваше преподобие.

А ксендз положил руку ему на голову, точно собираясь благословить, но потом спохватился, что это непристойно его сану, и, сурово взглянув на него, сказал:

— Только не думай, что я похвалю тебя за это. Твое счастье, что они сами хотели, но все-таки соблазн остается!

Они вошли во двор. Яцек тотчас подскочил к саням, чтобы вместе с возницей и единственным своим работником помочь раненым выйти.

Но они вылезли без посторонней помощи, только Марка пришлось поддержать под руку, и через минуту очутились в избе. Солома была уже постлана, и даже постель Яцека покрыта белой, повытершейся лошадиной кожей и войлоком под голову. На столе у окна виднелся хлеб с паутиной, отличное средство для задержания крови, и столь же прекрасный целительный бальзам ксендза Войновского.

Сняв сутану, старик сейчас же принялся перевязывать раны с опытностью старого солдата, который тысячи их видел в жизни и который, благодаря своей многолетней практике, делал это лучше любого доктора. Дело поило очень быстро, ибо, не считая Марка, все были ранены более или менее легко. Ключица Марка потребовала больше всех времени, но когда, наконец, и она была перевязана, ксендз Войновский облегченно вздохнул и потер окровавленные руки.

— Ну, — проговорил он, — слава тебе, Господи! Все кончилось благополучно. Я думаю, вы теперь лучше себя чувствуете, господа?

— Пить хочется! — отвечал Матвей.

— Не мешает! Вели, Яцек, принести воды.

Но Матвей даже приподнялся на соломе.

— Как воды? — переспросил он.

А Марк, лежавший навзничь на постели Яцека, слегка привстал и неожиданно произнес:

— Преподобный отец, видно, желает умыть руки.

Тут Яцек с отчаянием взглянул на ксендза, но тот рассмеялся и ответил:

— Вот настоящие солдаты! Можно и вина, но только немного.

Но Тачевский потянул его за рукав в сторону.

— Преподобный отец, — зашептал он, — что же мне делать? В кладовой у меня пусто, в погребе пусто, я сам часто подтягиваю ремнем брюхо. Что я им дам?

— Есть, есть! — шепотом же ответил старик. — Уезжая из дома, я распорядился, и вино уже привезли, а если не хватит, то я попрошу у пивоваров в Едльне… Как будто для себя, конечно… для себя… Вели же им дать поскорее по стаканчику, пусть их утешатся после приключения.

Яцек поспешно распорядился, и вскоре братья Букоемские начали утешать друг друга. Их расположение к Яцеку возрастало с каждой минутой.

— Подрались мы, как это случается с каждым, — говорил Матвей, — но я сразу подумал, что вы достойный рыцарь.

— Вот и неправда, я это первый подумал, — отозвался Лука.

— Ты подумал? Да разве ты умеешь думать?

— Да вот я сейчас именно думаю, что ты дурак, значит, умею. Ну да у меня губа болит…

И братья уже начали ссориться. Но в этот момент в окне зачернел силуэт всадника.

— Кто-то приехал, — произнес ксендз.

Яцек пошел посмотреть на приезжего и через минуту вернулся смущенный.

— Пан Понговский прислал работника и приказал сказать, что ждет всех обедать.

— Так пусть он сам обедает, — отозвался Ян.

— Что же ему ответить? — спросил Яцек, глядя на ксендза.

— Лучше всего правду, — отвечал старик. — Но это уж, пожалуй, я сам скажу.

Он вышел к работнику и сказал:

— Передай пану Понговскому, что ни пан Циприанович, ни Букоемские не приедут, так как они ранены на поединке, на который они вызвали пана Тачевского, но не забудь сказать, что они легко ранены. Ну, поезжай.

Работник помчался в карьер, а ксендз, вернувшись в избу, начал успокаивать сильно взволнованного Тачевского. Он не боялся драться с пятью противниками, но страшно боялся пана Понговского, и еще больше того, что скажет и подумает панна Сенинская. А ксендз говорил:

— Ведь все равно и так бы обнаружилось. Так пусть же они как можно скорее узнают, что ты ни в чем не виноват.

— Надеюсь, вы подтвердите? — спросил Яцек, еще раз обращаясь к раненым.

— Пить хочется, но мы подтвердим, — отвечал Матвей Букоемский.

Однако беспокойство Яцека возрастало все больше, а когда вскоре сани с паном Понговским и паном старостой Гротом остановились у крыльца, сердце его совсем замерло. Однако он выбежал приветствовать их и склонился к коленям пана Понговского. Но тот даже не взглянул, точно совсем и не заметил его, и с суровым, мрачным лицом вошел в избу.

Войдя, он почтительно, но издали поклонился ксендзу, которому заносчивый шляхтич никак не мог простить того, что тот однажды разбранил его с амвона за излишнюю строгость к людям. Поэтому и теперь, после холодного поклона, он сейчас же повернулся к раненым, с минуту посмотрел на них и сказал:

— Господа! После того, что случилось, я, конечно, не переступил бы порога этого дома, если бы не желание сказать вам, как страшно задела меня ваша обида. Вот к чему привело вас мое гостеприимство, вот какая награда встретила моих спасителей в моем доме. Но скажу вам только одно: тот, кто обидел вас, — меня обидел, кто вашу кровь пролил — сделал хуже, чем пролил бы мою, ибо он оскорбил меня, вызвав вас под моей кровлей…

Но тут вмешался Матвей:

— Это мы вызвали его, а не он нас!

— Это правда, сударь, — добавил Стах Циприанович. — Тут нет вины этого кавалера, а только наша, за которую мы почтительно извиняемся перед вашей милостью.