На островах дракона - [7]

Так мы идем еще с час, как автоматы переставляя ноги; внезапно со всех сторон нас окружают десятки пар желтых глаз: благоприятный ветер позволил нам войти прямо в гущу оленьего стада, пасущегося в высокой траве. Мы вспугиваем их, и они большими прыжками уносятся прочь, однако один, к своему несчастью, пробегает мимо меня и падает, сраженный выстрелом. Нарунг удовлетворен:

— Хорошо, туан, на сегодня хватит.

Оставив на месте добычу, отправляемся в обратный путь и вскоре добираемся до небольшой свайной хижины, затерянной на краю болота. Внутри на корточках кружком сидят две женщины и мужчина. В центре горит жирник. В глубине на циновке лежит старик.

Садимся рядом, предлагаем закурить. Мужчина зажигает сигарету, а одна из женщин кладет ее целиком в рот и с видимым наслаждением принимается жевать. Все они очень худы, очевидно от недоедания, кожа имеет нездоровый малярийный оттенок. Лежащий старик, не переставая, кашляет.

— У него туберкулез, — говорит Нарунг.

Мужчина с интересом разглядывает меня, затем берет мое ружье, долго целится и щелкает языком, как бы стреляя.

— У нас здесь недалеко два убитых оленя, — говорит Нарунг. — Принесете их в Лабуанбаджо, получите свою долю мяса.

— Я не могу есть это мясо, потому что оленей зарезал не мусульманин.

— Нет, их резал Манах, а он мусульманин.

— Хорошо, тогда завтра утром мы принесем их.

Когда мы выходим, я поворачиваюсь к Манаху:

— Вы же сказали мне, что вы крещеный…

— Он крещеный, — перебивает Нарунг, — и я крещеный, но если бы он узнал это, то ни за что не пошел бы за мясом.

— А когда завтра он узнает правду…

— Тем лучше, он не возьмет своей доли, — замечает этот разбойник Нарунг, довольный своей шуткой!

Наутро, едва рассвело, четверо крестьян приносят на шестах наших оленей. Начинается самый щекотливый момент — дележ. Охотников в округе немного, и мясо ценится высоко. Не следует забывать при дележе и старосту деревни, и китайца, ни тем более единственного полицейского или единственного почтмейстера и т. д… Мы предоставляем Нарунгу выбрать для них лучшие куски, и он великолепно справляется с этим делом, в результате нам достается порция, которой едва-едва хватит на один обед. Когда мы замечаем ему, что это не больно жирно, он отрезает:

— Много мяса есть вредно, и потом ночью мы набьем себе еще.

Но следующая ночь выдается светлой, дождя нет, трава скрипит под ногами, вспугивая дичь, и я лишь впустую выпускаю пару патронов по маячащим в отдалении оленям. К тому же Петера, вызвавшегося пойти со мной, кусает ядовитый паук, но он, несмотря на страшную боль, стоически шагает с нами всю ночь.

Наутро мы грузимся в моторную шаланду китайца, который должен высадить нас в Сокнаре, на западном берегу Флореса. Китаец недоволен: он запросил с нас всего сто рупий за дорогу, ибо рассчитывал захватить с собой товар для продажи. Но несколько сот килограммов «крайне необходимого» снаряжения плюс мы сами и наши любимые животные (попугай, обезьяна и две циветты) не оставляют ни вершка свободного места.

— Нет, вы только представьте себе: обманули китайца! Да это же подвиг! — восклицает Жорж.

Однако дурного настроения нашему другу хватает ненадолго: сделав усилие, он принимает свою обычную улыбку и дает сигнал к отплытию. Оказывается, он еще превосходный навигатор и ловко ведет перегруженную шаланду между скалами и коралловыми рифами, проходя неровными течениями, снискавшими себе дурную славу среди местных моряков и рыбаков. И уже безо всяких приключений мы бросаем к вечеру якорь перед Сокнаром.

3

Земной рай. — Страсть к уколам. — Операция «макаки». — Охота на буйволов с приключениями. — Отъезд в Лохо Буайя

На первый взгляд Сокнар полностью соответствует общепринятому представлению об островном селении. Брешь в нескончаемой стене растительности открывает вид на белую бухточку, окаймленную кокосовыми пальмами, с двумя десятками бамбуковых хижин, взобравшихся на высокие сваи и дружно пригнутых господствующими ветрами в одну сторону.

Сразу воображаешь, что обитатели этого райского уголка должны жить безмятежной счастливой жизнью, состоящей из бесконечной цепи будничных радостей.

Однако первый контакт с действительностью довольно болезнен. Поскольку бухта мелководна и лодка не может подойти к берегу, нам приходится брести метров сто по коралловому дну с адски острыми выступами. Зная к тому же, что коралл ядовит и порезы от него вызывают опасные воспаления, мы с сожалением думаем о том, что купание в такой теплой и кристально чистой воде из наслаждения может обернуться подлинной пыткой.

В конце этого мучительного путешествия, прерываемого ругательствами французского происхождения, стонами и гримасами, которые, казалось, переполняют радостью высыпавшее на берег население, нас встречает староста деревни в окружении своего штаба. Все они одеты в саронги — многоцветную хлопчатобумажную ткань, которой можно обернуть себя любым способом; на голове у всех черные бархатные шапочки — традиционный головной убор индонезийских мусульман.

Женщины одеты тоже в саронги, но коричневых тонов, более строгие, чем у мужчин, и кебайю — нечто вроде блузки с длинным рукавом и квадратным вырезом. Этот костюм — традиционный на Яве. Как у всех яванок, длинные волосы женщин Сокнара собраны в пучок, поддерживаемый сеткой.