На островах дракона - [48]

Спускаемся в бамбуковые заросли долины, поднимаемся по травянистому склону, чтобы вновь спуститься в лес, па сей раз из фиговых деревьев и густых кустарников. Тут Саид, чьи глаза видят не хуже орлиных, хватает меня за плечо. Слежу за направлением его копья и различаю две тонкие оленьи ноги, похожие на тоненькие стволы деревьев, только чуточку светлее. Легкий свист останавливает Солтана, и на какую-то долю секунды все замирают — люди и звери. Но выстрел, как удар торнадо, разрывает тишину. Я целился сантиметров на восемьдесят впереди ног, которые принял за задние и которые мгновенно скрылись из виду. Саид, как кошка, ринулся вперед с копьем наперевес, и тут же сквозь заросли к нам доносится его голос:

— Мати, туан (он мертв, туан).

Оставляем одного из людей разделывать оленя, а сами продолжаем двигаться вперед, насторожив уши и внимательно оглядывая растительность. Идти нетрудно по тропке, протоптанной поколениями буйволов в гуще леса. Бесшумными тенями проносятся два оленя, но, прежде чем успевают исчезнуть в чаще, раздается выстрел из карабина, и один из них падает. В ту же секунду два поднятых со сна буйвола с грохотом железнодорожного состава начинают продираться сквозь чащу.

— Аду, туан! Они были под самым носом, а мы их не увидели! — сокрушается Саид.

— Увидим других, — утешает его Солтан.

Двое оставшихся парней свежуют оленя, привязывают его к палке, а конец перекидывают через плечо. У них сейчас вид паломников, отправляющихся в путь со своей котомкой. Старый Солтан тоже взваливает на себя оленью ногу, один Саид даже не шевельнул пальцем, чтобы помочь им.

— А ты почему ничего не несешь? — поддразниваю я его.

— Что ты, туан, я же знатного рода! — отвечает он, явно оскорбленный в своем достоинстве, и все в нем — начиная с гордой осанки и кончая тем, как он держит копье, словно скипетр, — призвано подтвердить его слова.

Еще один подъем по буйволовой тропе между бамбуковыми стволами — и мы выходим на совершенно голую вершину, если не считать редких пучков травы да грудной ягоды, покрытой плодами. Набиваем ими карманы, садимся и с наслаждением поплевываем косточками оранжевых бусинок с терпким привкусом.

У ног расстилается глубокая долина, здесь же начинаются густые джунгли, что покрывают противоположный склон сплошным ковром — коричневым, зеленым, желтым. Коричневые пятна куп старого бамбука с сожженной солнцем листвой, зеленые пятна островков диких фиг и желтые — молоденькой бамбуковой поросли.

— Пошли дальше? — спрашивает Солтан.

Никто не отзывается. Здесь так хорошо, а тот склон кажется таким крутым и заросли такими непроглядными… И потом, честное слово, этим видом можно любоваться до бесконечности. Внимание привлекает черное пятнышко, возникшее на крохотной опушке примерно в километре отсюда, похожее на дырку от сигареты в ковре зелени. Буйвол? Я не решаюсь сказать, потому что даже Саид ничего не заметил своим орлиным глазом, вполне возможно, это просто одна из бесчисленных глыб песчаника. Однако, кажется, точка переместилась и стала похожей на запятую. Может, это игра солнца? Все же я роняю безразличным тоном:

— Буйвол на круглой поляне, вон там.

Все следят за направлением моего пальца.

— Это обломок скалы, — заключает Солтан, но Саид подскакивает:

— Это буйвол! Буйвол! Идем скорей!

Он уже не стоит на месте, охваченный охотничьей лихорадкой. В этот момент он напоминает моего сеттера. То был послушный умный пес, но один запах куропатки превращал его в тайфун, и он несся по полю со скоростью восьмидесяти километров в час, не обращая внимания на мои окрики и свистки. Так и этот уже летит, а не бежит, и все мы, оставив старого Солтана догонять нас, кидаемся на приступ склона. Я при этом беспрерывно чертыхаюсь. Какого лешего, что он, не может подождать секунду? У кого ружье — у него или у меня? Вот спугнет буйвола до того, как я подойду, хорош тогда будет со своей опереточной пикой! И потом вообще, к чему мчаться сломя голову? Что он, улетит, ваш буйвол… Ведь если я добегу туда запыхавшись, разве смогу как следует прицелиться?

И когда я готов уже взорваться от ярости и послать ко всем чертям этого буйвола, то наталкиваюсь на виновника своего гнева: он сидит на корточках и делает мне отчаянные знаки. Мы вышли на поляну: вблизи она еще меньше, чем казалась издали; посреди стоит буйвол. Он откровенно повернулся к нам спиной, и отсюда отчетливо видны его массивные рога со стертыми концами. Мы стоим так близко под прикрытием благоприятного ветра, что в нос отчетливо бьет резкий запах конюшни и явственно слышен скрип шершавого языка, когда он срывает пучок травы.

— Стреляй! — шипит Саид, и я уверен, что если бы глаза его могли хоть чуть-чуть еще вылезти из орбит, они бы покатились к буйволовым ногам!

Но я решаю пооригинальничать и склоняюсь к Петеру, который тоже удивлен, чего я жду:

— Сейчас увидишь, как я подойду к нему!

Я подхожу по ветру настолько близко к зверю, что могу теперь при желании хлопнуть его по бедру, поворачиваюсь к улыбающемуся Петеру и вижу Саида, который, вероятно, спрашивал себя, не сошел ли я с ума. Бахвальство оборачивается против меня: так близко от массивного тела невозможно как следует выстрелить. Держа палец на спуске, я тихонько пячусь вбок, но тут он резко трясет головой, чтобы отогнать вьющихся у ноздрей мух, замечает меня и на миг застывает. Ничего не поделаешь, приходится стрелять поверх плеча; это не имеет значения, если карабин достаточно мощный, а тут он вскидывается как. ужаленный и целится своей огромной головой мне в живот. К счастью, в такие минуты подсознание действует лучше и быстрее, чем разум! Инстинктивно я сразу же после выстрела перезарядил ружье и теперь, не вскидывая, успеваю выстрелить ему в упор в массивный лоб. Он падает, не успев дотянуться до меня рогами.