На островах дракона - [47]

Игнорируя обращенные на него со всех сторон взоры, огромный ящер подходит мелкими шажками к одной из разложенных на солнце шкур, останавливается, выпрямляет шею, пристально всматривается в нас, и мне даже кажется, заговорщицки подмигивает. Затем нюхает свежую шкуру, облизывается и… хоп — отхватывает, щелкнув зубами, хвост, причем заглатывает его с теми же ужимками, что и нашедший червяка дрозд.

Войдя во вкус после легкой закуски, он осторожно захватывает челюстями толстый, почти в два сантиметра, край и без видимого усилия откусывает от него большой кусок, да так чисто, будто отрезал ножницами. На шкуре следы его зубов видны так же четко, как следы ребячьих зубов на бутерброде.

Мы с Петером в восторге, однако островитяне не разделяют его при виде, как их сто восемьдесят рупий исчезают в желудке чудища, и при повторной попытке на Дедушку обрушивается град самых разнообразных предметов. Куски дерева и камни, некоторые величиной с кокосовый орех, отскакивают от его огромного брюха, которое гудит при этом, как натянутый барабан.

Несколько озадаченный столь нелюбезным приемом, он слегка отстраняется и бросает на нас взгляд, полный разочарования, которое должен испытывать сей потомок гигантских рептилий мезозойской эры при виде такого неуважения со стороны этих «молокососов», явившихся на землю каких-то там 500000 лет назад!

— Бросьте ему ноги буйвола, — подсказывает Солтан.

Радуясь, как дети, мы закидываем Дедушку обглоданными лучевыми и берцовыми костями буйвола с копытами величиной с десертную тарелку. Застигнутый врасплох этими съедобными (для дракона!) снарядами, он ощупывает их кончиком языка и глотает с такой же легкостью, с какой избиратель глотает предвыборные обещания своего депутата. На сей раз вид у него удовлетворенный и брюхо уже не такое дряблое, как по приходе. Перед уходом он еще отправляет в пасть буйволовый желудок вместе с приставшей к нему большой веткой лонтары и гордо удаляется с пуком листьев, торчащим из глотки!

Пока суд да дело, Махаму успевает приготовить еду.

— Идите есть, туан!

Обедаем в тени: Петер заедает рисом груду мозгов, я — кусок филе в три пальца толщиной, не умещающийся на алюминиевой тарелке. Рядом островитяне, прервав свою засолку, жарят на палочках кусочки печенки и потрохов. После обеда все вытягиваются на траве, молча покуривая, и пересчитывают белые облачка на поразительно голубом небе, прорезанном ветвями нашего дерева-шалаша.

Я счастлив, причем вдвойне счастлив, от того, что сознаю это, а не, как часто бывает, ощущаю это потом, когда счастье уже давным-давно позади. Этот красавец-остров, эти пепельно-красные скалы, золотистые саванны и кивающие ветру лонтары, эти буйволы, драконы, эта здоровая усталость под свинцовым солнцем и нежнейший отдых в тени, — все это наше, на время конечно, но эти минуты как раз и остаются в памяти, тогда как все остальное погружается в забвение.

Саид, красавец с копьем, подходит своей танцующей походкой и шлет нам улыбку звезды экрана.

— Редко встретишь такого красивого мужчину: в Париже все женщины были бы без ума от него! — замечает Петер.

— Ты думаешь, он не знает!

Дело в том, что все свое время, кроме охоты, Саид проводит за разглядыванием своего лица в маленькое зеркальце, которое он носит при себе, любовно выщипывая подбородок, кстати гладкий, как у девушки, пока остальные мужчины заняты полевыми работами. Правда, Саид не упускает случая напомнить нам, что происходит из благородного семейства.

— Туан, — говорит он мне, — иди охотиться на оленя.

— К чему? Разве тебе плохо в тени?

— Мне не нравится буйволово мясо, у нас в знатных семьях (опять!) едят только оленину…

— Еще чего? Мы же вот едим буйволятину, хотя туан Петер — сын раджи нашей страны!

Он смотрит на Петера, не зная, шучу ли я, потом решает, что это россказни:

— Ну идем, туан, одного оленя только для сыновей старосты и меня. А там, глядишь, встретятся еще буйволы.

Поистине мы были слишком счастливы. Карабкайся теперь опять по уступам, истекай потом. И для чего? А здесь, в холодке, было так хорошо, гораздо лучше, чем гоняться как безумный под безжалостным солнцем… Кроме того, буйволы тоже, должно быть, скрываются в тени от мучителей-мух. Нам вновь предстоит преследовать, находить и читать на иссохшей земле их следы, подбираться и рисковать внезапным нападением, которого в глубине души ждет каждый настоящий охотник, ибо оно поднимает зверя над уровнем предназначенной на убой скотины.

— Повезло тебе, что ты попал на такого осла, как я! — говорю я Саиду по-французски.

Но он все понял без перевода и теперь улыбается во все свои зубы, которым знает цену и тщательно утром и вечером чистит особой палочкой.

Я завязываю шнурки успевших порваться парусиновых туфель и засовываю горсть патронов в единственный недырявый карман шортов.

— Ты идешь, Петер?

— Надо, раз уж пришли сюда!

Старый Солтан снова становится во главе, нос по ветру, как ищейка, за ним я, затем Петер и Саид, сейчас особенно похожий на пажа в своих штанишках с буфами и копьем, которое он держит, как тросточку, кончиками пальцев, и, наконец, трое мужчин, чьих имен мы не знаем.