На охотничьей тропе - [26]

— Ванюшка?!.. Что, что? Не может быть!.. Нет, нет!.. — Валентина отступила назад и закрыла глаза рукой.

— Я это, я, Валя! Да что с тобой? — Благинин хотел кинуться к ней, обнять, но вдруг мелькнула мысль: «Почему она испугалась меня?.. Может быть любит другого и ей неприятна это встреча?» Да, так оно и должно быть. Так! Она какой-то начальник, высшее образование имеет, а что я?.. Каким был, таким остался. Охотник! — Горькая усмешка скользнула по его губам. Ему стало обидно за себя. Он молча смотрел на Валентину, переминаясь с ноги на ногу в выступившей под его тяжестью воде.

Валентина оторвала руку от глаз: в них был и испуг, и надежда, и радость.

— Жив? А мне… сообщили…

— Да, конечно же, конечно. А то как же?.. Уж год, как в Харитоновке живу.

На глазах Валентины показались слёзы. Она порывисто шагнула к Ивану, обхватила руками его шею, приговаривая: «Жив! Жив!..» Успокоившись, Валентина взяла Ивана за руку и, заглядывая в глаза, заговорила:

— Так ты в Харитоновке живёшь? Не знала, я бы сразу туда заехала. Я недавно сюда получила назначение, год на Кавказе жила. Собиралась навестить наше село, да всё некогда. Звероферму принимала. А в Харитоновке никого из своих не осталось: мать умерла, отец ещё не вернулся из армии.

Они оба притихли, задумались.

Валентина представила себе старую Харитоновку, широкую площадь в центре села, укрывшееся в тополях красивое здание клуба, звонкие песни под двухрядную гармонику до полуночи и весёлого остроглазого паренька, озорного Ванюшку Благинина, лихо выплясывающего «русскую барыню».

Ванюшка!.. Вот он родной и попрежнему любимый. Сколько передумано о нём, сколько хороших и тёплых писем ему написано и ни одно из них не было отправлено — никто не мог сказать, какая полевая почта могла бы их доставить Благинину. Не знала адреса, но писала, надеясь встретить его после войны и лично вручить их: на вот, смотри, в этих строках всё: и девичья тоска по тебе, и горечь раздумий, и радость ожидаемой встречи.

А потом… Потом приехала в Москву школьная подруга и сказала, что слышала, будто бы Иван погиб. Проплакала до полночи, перебирая листки писем. Не верилось, что его больше нет. Сердце подсказывало: он жив. И вот теперь?.. Нет, сердце не обмануло!..

Они отошли к лодке, сели рядышком на корму и начали вполголоса разговаривать, вспоминая прошедшее. Настя с Зинаидой Власьевной с удивлением смотрели на них, затем переглянулись между собой и, отойдя подальше, принялись собирать в холщовые мешочки семена болотных трав.

Через час лодка Благинина отошла от берега. Со средины озера Иван ещё раз приветливо помахал рукой Валентине, та ответила тем же, крикнула вдогонку:

— Так приходи на звероферму!

— При-и-ду!.. — донеслось от воды.

* * *

На другой день, надев белую косоворотку и новый костюм, Благинин отправился на звероферму.

Валентина Михайловна, усадив его рядом с собой, без умолку рассказывала о своей жизни: о годах, проведённых в институте, о работе на Кавказе, интересовалась всем, что касается Благинина. Вспоминали юношеские годы, проведённые в Харитоновке.

Они вышли за тесовую изгородь зверофермы и тихо побрели по шелковистым ковылям.

Солнце бросало косые лучи на широко расстилавшуюся равнину, на которой, точно нарисованные кистью художника-пейзажиста, выделялись небольшие берёзовые рощи.

Взбежав на пригорок, они уселись под раскидистым деревом, рассыпающим по ветру пожелтевшие высохшие листья. Листья кружились в воздухе, тихо опускались на землю, на плечи Валентины и Ивана.

— А помнишь, как в Харитоновке, под тополями у околицы мы с тобой старались перепеть друг друга? — спросила Валентина. — Пели частушки почти до хрипоты, и я тебя перепела. Помнишь?.. Ты тогда рассердился и даже не хотел меня домой проводить. А потом всё-таки пошёл…

— Мы ещё тогда долго-долго стояли у вашего палисадника. И я хотел много-много сказать тебе такого хорошего, но так и не решился. А когда начался рассвет, вышел твой отец и погнал нас спать, сказав: «Влюблённым всегда ночь коротка». И обоим нам было так неловко, что мы, не глядя друг на друга, разбежались по домам. А помнишь, как я вёз тебя на лодке по Караголу и ты всё боялась, что мы перевернёмся?

— Помню…

В вышине проплыла пара лебедей, и их трубные голоса разбудили степную тишину. Валентина сорвала отцветший одуванчик и молча отделяла одну пушистую тычинку от другой, будто гадая: «Любит-не любит, любит-не любит». Благинин поднял глаза на Валентину, взял её за руку и спросил:

— Валя, когда я был на фронте, ты обо мне хоть иногда, хоть чуточку вспоминала?

— Я часто-часто тебя вспоминала. И даже писала тебе. Письма и сейчас сохранились. Как-нибудь покажу.

— Значит, ты всё та же?

— Та же…

— И меня ждала?

— Я обещала ждать. Не хотела верить в твою смерть.

— И замуж ни за кого не собиралась?

— Ишь ты, хитрец какой! — улыбнулась Валентина. — Всё хочешь сразу выпытать.

— Скажи правду. Для меня это важно…

— Ложью как хочешь верти, а правде путь один…

Воспоминания о прошлом, слова Валентины будили в Благинине бурю восторженных чувств. Он вырвал из земли длинный стебелёк и так же, как Валентина от одуванчика, стал отделять листики. Последний оторвал со словом «любит», произнесённым про себя, и хотя это было простым совпадением, облегчённо вздохнул.