На одном дыхании. Хорошие истории - [17]

– Да, журналист должен уметь спокойно отражать и все такое… – Отец вернулся на лоджию и курил, всматриваясь в дорогу. – Кстати, я такого даже в Питере не видел: мальчика уже забирает «скорая», вон, смотри, подъехала милиция, сейчас зевак разгоняют…

Отец сходил за рюкзаком, достал оттуда свою фирменную флягу, которая бабушке всегда внушала отвращение, а мне, соответственно, уважение. Принес с кухни кусок хлеба, рюмку, выпил.

– Не знаю, – сказал он. – Я уже много раз это видел, и в армии, и в командировках разных, потом, помнишь, я тебе про катастрофу вертолета рассказывал? Но все равно каждый раз не по себе, если честно.

Тут я вспомнил о том, что именно здесь, почти в том же месте в 77-м, когда мы жили в Норильске, такой же грузовик сбил насмерть моего деда Юру, отца моей мамы, человека, о котором точно нужно написать отдельную книгу. Тогда мне об этом сообщили как-то вскользь, мне было пять лет, я немного поплакал и быстро забыл, а сейчас представил себе, как это могло быть, настолько живо, что еще крепче прижался к отцу. Потом я вспомнил историю про разбившегося на самолете дядю Сережу. Затем перед глазами поплыли застывшие и плохо загримированные лица молодых совсем ребят, наших вчерашних вожатых, глядевших на нас снизу вверх из гробов, когда эти гробы спускали из подъездов и несли сначала через двор, а потом все по той же улице. К середине 80-х о том, что на самом деле советские солдаты в Афганистане не только деревья поливали, знал, наверное, каждый советский человек. Мы же, орловские школьники, знали правду получше многих. Я, конечно, никогда не считал, но, по-моему, только из нашего двора таких похоронных процессий я наблюдал не меньше пяти. Что говорить про другие дворы, улицы, районы.

В какую-то секунду от всех этих мыслей и образов мне стало настолько плохо, что я думал, меня вырвет, но буквально через мгновение все тело словно волшебная искра прошибла. Физически я снова пришел в форму, голова прояснилась, а на место тяжелым мыслям пришло неописуемо странное чувство лишенного эмоций чистого любопытства, за которое уже совсем не было стыдно. Мне захотелось задать отцу больше вопросов.

Тем более что приглушенный мною же Высоцкий продолжал: «Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие как часовые. Отражается небо в дыму, как в воде, и деревья стоят голубые…»

Я вышел на балкон. Милиция и «скорая» действительно сработали на совесть: на обочине еще стоял грузовик, но ни водителя, ни толпы уже не было. Криминалисты сфотографировали все, что хотели, и только посреди дороги на асфальте краснело пятно: в лучах яркого солнца «бликовала» запекшаяся кровь. Скоро приехала пожарная машина, смыла ее, а еще через час картина мира вокруг была точно такой же, как и в те беззаботные минуты, когда я позировал отцу то с револьвером в руке, то с ожерельем на груди. Но все это время мы с отцом говорили. Я совру, если скажу, что помню каждую запятую разговора. Но главное я запомнил хорошо.

– Папа, – спросил я. – А вот помнишь, ты меня водил в восемь лет на фильм «Вертикаль»? И в тот же день тебе сообщили, что Высоцкий умер. А до смерти он писал вот такие песни, ну, про гибель друга… Хотя это ладно, это он серьезно писал. А вот эта «Песенка о переселении душ» – это что? Это шутка просто или он правда в это верил?

Папа к этому моменту уже успел пару раз отпить из фляги, но должен заметить: это было еще то время, когда алкоголь в известных дозах скорее прояснял и обострял его сознание, ну, или мне так казалось.

– Откуда же мне знать? – честно признался он, и я ужасно удивился, обычно у отца было по дюжине ответов на любой вопрос. – Верил, не верил. Знаешь, – отец улыбнулся, – у него есть еще и такие стихи: «Жизни после смерти нет. Это все неправда. Ночью снятся черти мне, убежав из ада». Хотя ну его, Стас, забудь, у Высоцкого намного больше хороших стихов и песен и о смерти, и о жизни, но о жизни все равно больше.

– Нет, ну, а сам ты веришь в переселение душ? Я понимаю, что это все не по-пионерски, и я никому не скажу, честное… честное слово!

– Старик, да ну тебя…

– Нет, папа, ты понимаешь, я еще когда совсем маленьким был и помню, кого-то вот так же на улице машина сбила, и мама мне глаза закрыла и увела в магазин игрушек, я… ну, даже не знаю, как сказать тебе, в общем, мне кажется, вот в тот самый момент, когда один человек умирает, где-то вот в ту же минуту рождается другой человек, понимаешь!

– Это, сынок, индусы реинкарнацией называют, – задумчиво проговорил отец, взъерошил свои волосы, протер очки и уже более четко сказал: – Это, конечно, очень красивая идея. Давай так: я тебе сейчас кое-что скажу, но ты больше нигде этого повторять не будешь, а то не то что в комсомол не поступишь, из пионеров вылетишь!

– Ну, папа!

– Короче, и Высоцкий, похоже, верил в Бога, и все великие поэты и писатели, которых я знаю. И даже те, кто говорили, что не верили, все равно однажды признавались, что верили. Но вот лично я – не верю. Я атеист. Меня так воспитали. И про жизнь после смерти я тоже ничего не знаю и знать не хочу и не могу. И никто не может – я же не умирал еще?