На одном дыхании. Хорошие истории - [16]

– Папа, но ты же про медведей говорил!

– Кошки, медведи – ночью их все равно не видно… Так вот, о чем это я? А теперь мне пора пойти прогуляться в нашу «тундру»! Сынок, я рад, что ты теперь всегда сможешь принести мне пива. Но вот беда, вылить его обратно за меня ты уже не сможешь…

Ближе к утру мать с отцом, разбуженные диким грохотом, помятые, но приятно возбужденные, вбежали в мою комнату (она одновременно служила мне детской, а отцу кабинетом). Я умудрился навернуться со второго яруса кровати, приземлиться на дубовый стол и разбить папину лампу. Обнаружив, что со мной все в порядке, мама погладила отца по животу и, зевнув, заключила:

– Это, Саша, твоя школа белых медведей. Малыш учится ориентироваться в берлоге одинаково хорошо и ночью и днем. Скажи спасибо, что он к нам еще не залез.

– Да, сынок! – назидательно поднял палец отец. – Находить ночью дорогу к берлоге родителей мы будем учиться в следующий раз!

Хорошую религию придумали индусы

«Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса, кто ни во что не верит, даже в черта назло всем… Хорошую религию придумали индусы, что мы, отдав концы, не умираем насовсем!»

Я не видел отца почти два года, и вот теперь, летом 84-го, мы снова сидели вместе на диване нашей огромной лоджии – единственного неоспоримого достоинства стандартной двушки орловской девятиэтажки. Точнее, я больше не сидел, а прыгал и позировал отцу в сшитых золотыми бабушкиными руками на машинке «Зингер» индейских и ковбойских костюмах. Отец «щелкал» меня на свой «Фэд» и на мой «Зоркий».

– Суровее лицо, ты же вождь племени сиу! – командовал отец. – А теперь, наоборот, улыбка до ушей, ты же беззаботный американец, Верная Рука, друг индейцев!

Гордостью моего сегодняшнего «гардероба» был привезенный с Камчатки подарок отца – ожерелье из гигантских клешней камчатского краба. Я уверен, такое бы оценили не только мои соплеменники-орловчане, но и самые настоящие американские индейцы, алеуты и эскимосы!

Оба мы были бодры и веселы, отец травил байки о походах на Ключевскую сопку, а я показывал ему собственноручно сделанные луки, томагавки и составленный за год словарь индейских слов. Играл и пел наш любимый Высоцкий, короче, это был один из тех счастливых дней моей жизни, который бы я, наверное, в любом случае запомнил надолго. Но случилось так, что произошло еще кое-что, благодаря чему я запомнил этот день и наш с отцом разговор на всю жизнь.

Сейчас-то я точно знаю, что герой мультфильма «Кунг-фу Панда» прав и случайное неслучайно. Тогда же я только пару часов спустя задумался об этом совпадении, о том, почему именно в этот момент зазвучала именно эта песня.

С улицы раздался истошный женский вопль, потом еще один, потом прозвучали смешанные одновременно с богом и матом мужские ругательства, затем все это перешло в один сплошной гул. Мы с отцом перегнулись через перила и вгляделись в дорогу, обычную проезжую часть улицы Горького на расстоянии сотни метров от нашего дома, через которую я каждый день ходил в свою 19-ю школу. С балкона третьего этажа все было видно как на ладони. Прямо посреди дороги ничком лежал парень лет шестнадцати, разглядеть можно было только часть лица, но, кажется, я не раз видел этого парня в нашем районе. Его длинные русые волосы были необычно пышно разбросаны на асфальте вокруг головы, за которой обильно, как теперь часто показывают в кино, расползалась лужа крови. В паре метров от него стоял грузовик, возле огромного колеса которого, сложившись пополам, плакал и трясся всем телом водитель. Неподалеку валялся нерасшнурованный синий кед. Зеваки собирались очень быстро, буквально через минуту было видно только толпу.

Сначала отец схватил меня за плечи и со словами «Не стоит на это смотреть, сынок!» попробовал увести с балкона. Но я отдернул руку и побежал убавить звук на магнитофоне: как раз сейчас звучали строчки типа «Живи себе нормальненько, есть повод веселиться, ведь, может быть, в начальника душа твоя вселится!»

– Папа, все нормально, – сказал я отцу. – Мне же уже через полгода тринадцать лет будет. Этот мальчик из другой школы, мы незнакомы, так что, если ты за меня переживаешь, то не надо, правда. Хорошо, что бабушка не дома еще…

– Смерть это все равно всегда страшно, разве нет? – спросил отец, доставая сигареты.

– Но ты же репортер, сам говорил, что журналист должен уметь спокойно смотреть на смерть и, если надо, рассказывать о ней.

Я снял с головы убор из перьев, бросил его на диван и взял отца за руку. На душе было как-то одновременно страшно, неловко и даже стыдно – оттого, что у меня почему-то не возникло ощущения горя, которое, как мне казалось, должно было появиться. Все смешалось – мои книжные представления о том, с каким презрением индейцы должны относиться к смерти, военные репортажи Кольцова и Симонова, которые мне читала бабушка, адаптированный Хемингуэй на английском – и животный страх при одной мысли о том, что в этот момент в том же месте ту же дорогу мог переходить я или кто-то из моих друзей. А еще мое тело время от времени бросало в дрожь – когда я пытался представить, что происходит сейчас с этим только что погибшим парнем. Я сам не мог себе внятно объяснить логику этих мыслей, но точно знал: вот так просто кровью на асфальте и пробитой головой жизнь заканчиваться не должна.