На неисследованном Мадагаскаре - [22]

— Кем были вазимба раньше: пастухами или рисоводами? — спросила я.

— Вазимба возделывали рис, кукурузу и маниок. И только позже стали скотоводами.

— Им было известно железо?

— У них имелись орудия и оружие из железа. Среди вазимба было много искусных кузнецов.

— Я видела вчера на плантации сахарного тростника несколько человек, у которых кожа была очень тёмной, а волосы не гладкие, а курчавые. Эти люди — вазимба?

— Нет, не вазимба, а бара. Вазимба ниже бара и сака-лава, и, кроме того, у них более светлая кожа.

— Какого они роста?

— Вот такого, — и Махатао показал мне рукой метра на полтора от земли.

Все это было очень интересно и взволновало меня. Неужели я действительно напала на след таинственных вазимба?

Мы могли трогаться в путь, но у нас был всего один носильщик, остальных добровольцев староста забраковал. Однако Жерар не желал больше ждать. Примитивная жизнь в деревне окончательно доконала его.

— Я совсем не так представлял себе работу этнографа, — откровенно признался он мне.

— А как?

— Интереснее и опаснее. Во всяком случае теперь я знаю, что никогда не стану этнографом. Это слишком тяжелая и утомительная работа. Когда же мы наконец уйдем отсюда?

— У нас всего один носильщик.

— Мы можем взять этого старика. Он же дал согласие.

— По-моему, старик слишком стар и слаб. Он не выдержит утомительного перехода.

— Здешнее население привычно к большим переходам и тяжелой ноше, — возразил Жерар.

Старик, прислушивавшийся к нашему разговору, закивал головой и подтвердил, что он еще достаточно силен и может целую неделю, не уставая, идти по горам.

Делать было нечего, и я согласилась. На следующее утро мы вышли в поход. Было пять часов утра, чуть брезжил рассвет, день только начинался.

Мы шли гуськом по узкой тропке, проложенной в степной траве высотой с человеческий рост; впереди — Мартина, старшая жена Махатао, с поклажей на голове, весившей добрых сорок килограммов, за ней — Сомила, сильный мужчина из племени бецимизарака с восточного побережья. Он давно жил в горах, привык к трудным переходам и тяжелым ношам и передвигался по крутым склонам с легкостью серны. Старик тяжело дышал и все время отставал. После одного из подъемов по крутому склону у него случился сердечный приступ; лицо стало землистым, он задыхался. Лишь после того как я дала ему таблетку, он немного отошел.

— Что с ним делать? — обратилась я к Мартине. — Отослать назад?

— Пусть идет с нами. Он может нам пригодиться, — решила она, — надо только забрать у него ношу.

Мы подождали, пока он окончательно придет в себя, и перераспределили груз. Жерару пришлось-таки нести самому свой тяжелый рюкзак, килограммов тридцать весом, который он бездумно набил лишними вещами, уверенный, что к его услугам всегда найдется носильщик. В моем рюкзаке общим весом килограммов двадцать кроме кинокамеры с двумя штативами поместились магнитофон и два фотоаппарата. Около девяти часов — к тому времени воздух стал уже горячим, как раскаленные угли, — мы спустились в долину. Сомила, который, несмотря на тяжелую ношу, далеко опередил нас, успел уже развести костер и повесить на деревянную перекладину посуду с водой для варки риса.

Мы позавтракали вареным рисом с остатками свиного жаркого, освежились в чистой воде небольшого ручья и пошли дальше. Солнце поднималось все выше и выше и припекало все немилосерднее. Мой термометр показывал пятьдесят градусов в тени. Лямки натерли мне плечи, и ко всему прочему я получила солнечные ожоги.

Жерар настолько ослаб, что едва волочил ноги.

— Эта жара уморит меня! — стонал он.

Я поменялась с ним рюкзаками, но вскоре и двадцать килограммов оказались ему не под силу. Пришлось остановиться на кратковременный отдых. Пока мы отдыхали, Сомила и Мартина поймали двух угрей. Мы решили приберечь их на ужин.

К пяти часам жара заметно спала. Тени стали длиннее. Мы карабкались по голым скалам, помогая себе руками; тропа давно кончилась; взобравшись на очередную вершину, мы видели позади и впереди себя только голые скалы и крутые склоны.

От бесконечных спусков и подъемов я почти совсем потеряла ориентацию. Тем не менее я пыталась запомнить дорогу с помощью карты и объяснений Мартины.

— Вон там, на востоке, находится Белобака, а западнее и немного севернее от нее — Андакана, — и Мартина показала пальцем на далекий горизонт. Но, несмотря на прозрачный сухой воздух и хорошую видимость, я так и не увидела обеих деревень.

— Видите вон ту гору, плоскую, как стол?

— Вижу, — ответила я.

— Протяните вперед руку и подведите указательный палец к ее северной оконечности.

Я протянула руку.

— К северу от пальца находится Белобака.

Только теперь я заметила серебристую полоску — гофрированную жесть крыш.

— К северо-западу от нее, в низине, расположена Андакана.

Но я видела только темное пятнышко — окружающий деревню лес. Мартина же различала даже Цируанумандиди и еще более отдаленные населенные пункты. Просто удивительно, какая поразительная зоркость и какое великолепное чувство ориентации у жителей гор.

— Пора останавливаться на ночлег, — сказала Мартина, — скоро стемнеет.

Время от времени нам попадались кучи камней — доказательство того, что многие до нас пользовались этим путем. Камни служат дорожными указателями: всякий проходящий мимо бросает в кучу камешек в знак благодарности за успешное окончание перехода; это фато-мазина, святые камни.