На Москву! - [57]

— Тебя послать, мальчонку?

— Мальчонка я, мосьпане, точно, да из запорожцев, и видал уже всякие виды, — отвечал Петрусь, смело выдерживая огненный взгляд надменного поляка. — Чести твоей не будет порухи. Исполню наказ твой в наилучшем виде. А доведется умереть под пыткой, так увидят по крайности твои москали и поляки, что запорожцы тоже умирать умеют!

Среди окружающих «москалей» и поляков послышался ропот: безбородый хлопчик еще глумится над ними! Но действительно храброму пану Запорскому понравилась, видно, беззаветная самонадеянность юного запорожца.

— Молчать, трусы! — прикрикнул он громовым голосом на ропчущих; потом снисходительно, почти ласково обратился снова к Петрусю. — Да знаешь ли ты, хлопче, что такое пытка? Вынесешь ли, когда тебе станут вытягивать жилы, ломать кости, поджигать пятки? Зело, видишь ли, млад ты уж…

— Молод, да не махонький. Все вынесу, не пикну.

— Ну, молодец, коли так.

— Ради стараться!

— А приведут тебя к Басманову, что же ты ему расскажешь?

— Расскажу все то, что прописано в грамоте твоей милости.

— И только?

— Для красного словца, может, что от себя и прибавлю: маслом каши не испортишь.

— Молодец! — повторил, уже улыбнувшись, пан Запорский. — Только чересчур то, смотри, не завирайся: не поверят.

— Не бойся, добродию; не даром говорится: ври да знай меру. Мыслей своих не дам вызнать.

— Ну, с Богом. Вот тебе грамота. Коня сам себе выберешь.

И Петрусь уже на коне, низко кланяется на все четыре стороны

— Прощайте, панове братцы! Не поминайте лихом, коли кого ненароком обидел!

Нагайка его щелкнула, сам он пронзительно гикнул — и брызги полетели. Только его и видели.

Читатели, вероятно, уже заметили, что Петрусь, при всем своем природном добродушии, был, как малоросс, с хитрецой. Вполне чистосердечно желая оправить доброе имя своих земляков-запорожцев таким удальством, которому позавидовал бы и «москаль» и поляк, он не без умысла, однако, умолчал о том, что видел уже Басманова — и не раз, а два раза — в Москве, при посещении последним Курбского в доме Биркиных. Готовый, конечно, в крайнем случае вынесть и пытку, он тем не менее утешал себя надеждой, что, благодаря доброму расположению Басманова к Курбскому, удастся извернуться, выйти сухим из воды.

Не жалея коня, он без отдышки проскакал без малого сорок верст. Здесь он наткнулся на неприятельский дозор, загородивший ему дорогу.

— Стой! Куда едешь?

— Еду я в Кромы гонцом от всемилостивейшего государя моего, царя Димитрия Ивановича, — с напущенною важностью отвечал Петрусь. — Прочь с дороги — задавлю!

И для вида хлестнул коня. Дозорные, разумеется, схватили коня за уздцы, а самого всадника без околичностей стащили с седла. Один из них предложил товарищам обыскать его.

— Смейте вы только! — продолжал хорохориться Петрусь. — Не слышали, что ли, что я царский гонец?

— Ай да гонец! Что с ним, ребята, долго разговаривать…

— И пальцем меня не могите тронуть! Коли кому мне ответ держать, так не вам, а вашему воеводе. Кто у вас ноне-то воеводствует? Басманов, что ли?

— Басманов с Голицыным…

— Ну, так и ведите меня к ним. Гайда!

— Еще приказывает, щенок!

— Не ругайтесь, братове! Басманов Петр Федорыч с Москвы еще меня знает. Ежели вы меня к нему тотчас не представите — задаст он вам такую трепку, что другой не попросите.

Угроза подействовала. Призадумались дозорные, пошептались меж собой и кончили тем, что провели пленника к походной ставке Басманова. Выслушав дозорных, Басманов послал за вторым воеводой, князем Голицыным, а сам тем временем начал допрашивать Петруся, для чего тот послан в Кромы.

— Другому я ни за что бы не открылся, — отвечал Петрусь с видом детского простодушия. — Но твоей милости за долг святой полагаю. Мы с господином моим только тебе обязаны…

— А господин твой кто такой?

— Да князь Курбский Михайло Андреич. Про тебя, своего благодетеля, почитай что каждый день вспоминает.

Нахмуренные черты Басманова слегка прояснились.

— И то ведь, я словно бы видел уже тебя при нем в Москве, — сказал он. — Ну, что, как рука твоего князя?

— Спасибо за спрос, боярин: по милости Божьей совсем зажила. Кабы ведал он, что я угожу к тебе, так беспременно прислал бы и тебе тоже от себя поклон и грамотку.

— А! Так в Кромы ты ехал с грамотой?

— Эх, проговорился… — пробормотал как бы про себя Петрусь.

— Подай-ка ее сюда.

— Извини, боярин, но пан Запорский не велел ее никому отдавать в руки, окроме самого атамана Корелы.

— Какой такой пан Запорский?

— А набольший передовой нашей рати.

— Мне твой пан Запорский не указчик! Не выдашь мне ее доброй волей, так велю сейчас ведь отобрать насильно.

— Эх-ма! — вздохнул Петрусь и, будто нехотя, достал грамоту из-под подкладки шапки. — Попадет мне от него здорово на орехи! Да противленье чинить твоей милости я не смею. А как прочтешь, вернешь мне ее опять?

— Смотря по тому.

Басманов развернул лист, но не приступил еще к чтению, как в палатку вошел его соначальник, князь Голицын. В двух словах Басманов объяснил тому, в чем дело; после чего оба принялись вполголоса разбирать грамоту строка за строкой. По мере чтения их лица все более удлинялись и омрачались.