Архипов поднялся с тахты, прошел к окну, отодвинул занавеску и долго смотрел на улицу. Потом, не оборачиваясь, глухо заговорил:
Мы с Сашей служили в одном отделении. Он пулеметчиком при Максиме», вторым номером у него был парень, видать, с юга. Имя у него заковыристое, так мы для простоты Аликом звали.
В середине июля наша дивизия заняла рубеж на Новгородчине, на дальних подступах к Ленинграду. Окопались и рассчитывали здесь дать первое сражение. И дали. Десятого августа враг навалился вовсю. Только успеем отбить атаку, как снова утюжат землю танки, поднимаются за ними автоматчики. Кстати: знаешь, как фашисты нас называли?
Как? — откликнулся Юра.
Охраной ленинградских заводов. Сражались мы отчаянно, зная, что закрываем собою путь к городу. Однако слишком неравные были силы. Батальону пришлось отходить, иначе попали бы в окружение. А чтобы отойти, надо оторваться от противника.
Командир — он погиб позже — оставил для прикрытия батарею и пулеметный расчет Калиновича. Орудия поставили на высотке, их задача — задержать танки. «Максим» занял позицию по другую сторону дороги.
Сашаа остается, а как же я? И лишним быть не хочется. Так я сам себе должность придумал: оставили с Калиновичем для связи с батареей.
Батальон отходил по шоссе. Еще скрыться не успел, как фашисты снова пошли в атаку. У артиллеристов сплошные разрывы, дым, ничего не разглядеть. Но слышно: орудия бьют. Вскоре и нам пришлось себя раскрыть: заговорил «максим», я стал стрелять. Гитлеровцы залегли, и Саша поливает и поливает. Смотрим — побежали. На дороге еще один танк свечкой гореть остался. И тут самолеты появились. Ну, думаем, теперь все. Но пролетели мимо: видать, за батальоном. А наши к тому времени успели в лес свернуть. Бомбежки не слышно. Самолеты, глядим, назад возвращаются. И началось. Всю злость и бомбовый запас на нас швырнули. Когда стихло, видим: одно орудие перевернуто, у второго только двое копошатся. Кто — не разглядел, опять за винтовку взялся.
Твой дед поговорил с напарником и вдруг командует: «Боец Архипов, на батарею. Выяснить обстановку, догнать батальон и доложить командиру. Выполняйте!» — «А как же…» — начал я, но он как закричит: «Кому приказано?! Живо, пока дорогу перебежать можно!»
Вижу, не до споров. Подхватил винтовку и — на батарею. Думал, разузнаю и — назад. Что он со мной сделает? Тоже мне командир — та кой же рядовой по званию, как я. Хотя, с другой стороны, командир пулеметного расчета, оставлен за старшего.
Только перебежал шоссе, опять обстрел начался. Спрыгнул в воронку, жду.
Как поутихло — наверх, к ним. Вижу, и второе орудие разбито. Командир расчета привалился к станине, словно отдыхает. Потряс за плечо — он упал на землю, под ним лужа крови. Второй артиллерист лежал с разбитой головой. А остальных не видно.
Пополз к другому орудию, а по дороге мимо высотки уже рокочут танки. Но мы задачу выполнили: батальон успел отойти. Калинович, слышу, строчит. Чего, спрашивается? Уходить надо. Танки все равно не остановишь, но пехоту, правда, прижимает к земле.
И вдруг слышу: пчела жужжит. Поднял голову. Тихо. Ну так тихо, будто отдыхаешь в траве, а не на поле боя один остался.
Но тишина недолго стояла. Появились машины, мотоциклы. Дождались наконец своей очереди и все ринулись в горловину дороги.
Пора, вижу, и мне отходить. Даже если кто из пулеметчиков жив, мне им не помочь — шоссе не перейти. Что и говорить, больно было уходить.
Ополченцев своих не нашел, вышел в расположение регулярной стрелковой части. После ранения в другую часть попал. С ней и закончил войну в самой Германии.
Архипов замолчал, достал «Беломор». Юра встал, дал прикурить, сам закурил сигарету.
Вот и вся история, — устало закончил старик.
Так почему же все-таки дедушка считается пропавшим без вести, если вы уверены, что он погиб?
Я-то уверен, но слова к делу не пришьешь. Документов нет, могилы тоже. Я несколько раз ездил в Батецкий район после войны, ходил по дорогам, с людьми говорил, но местности не узнал, высотки не нашел. Из батальона, что прикрыли тогда, встречал потом нескольких, но они и подавно того места не помнят. Такие-то вот дела, внучек.
Архипов отошел от окна, снова сел на тахту.
А вот еще посмотри, интересно.
Глаза старика оживились, он взял альбом, перекинул несколько страниц и показал на фотографию, которую Юра пропустил.
Это мы на Эльбе фотографировались с американцами. Кто тогда из нас и этих парней мог подумать, что после войны по острию ножа ходить будем? Тогда только радость била ключом: шутка ли, такая война к концу идет, полное доверие». Союзники без кавычек, в прямом смысле.
Послушай, деда, — начал Юра и запнулся.
Ну, — подогнал его тот.
Я вчера ходил в зеленую беседку…
На свой будущий цех не терпелось посмотреть?
Нет, — признался Юра и покраснел. — По следам нашей небоевой славы решил прошвырнуться. С беседки начал, а она тю-тю. На ее месте такую махину отгрохали — загляденье.
Это и есть наш главный тракторный конвейер.
Точнее, ваш.
На сегодня правильно, — согласно кивнул Архипов. — А вот слово «слава» ты зря брякнул. К преступлениям оно никак не подходит. Таким словом не разбрасываются, запомни. Его, я считаю, вообще надо произносить как можно реже, чтобы не стерлось. И обязательно с добавлением «боевая» или «трудовая». Иной не знаю, — сердито за-в/почил он.
