Ом протянул документы, но Иванников убрал руки за спину.
У меня направление в четырехсотый цех, и ни в какой другой я не пойду.
Напрасно упрямитесь, молодой человек. На основное производство, тем более на главный конвейер, нам нужны знающие, проверенные кадры.
Чистенькие? — Юра зло сощурил глаза.
Если хотите, в определенной степени и чистенькие, как вы извозили выразиться.
А я что, грязненький, по-вашему?
Ну зачем крайности. Не будете же вы возражать, что пришли и нам, мягко выражаясь, с подмоченной репутацией, — повысил голос начальник.
Репутацию мне еще предстоит заработать. А за прошлое, что понижено, я отбыл. Не за красивые глаза условно-досрочно освободили.
Вот именно: условно, — подхватил начальник. — И я на мясорубки посылаю вас не на всю жизнь, а, так сказать, тоже условно. Поработаете, проявите себя, а там посмотрим. Может, и переведем на оспенное производство. Даже вполне возможно. Да не огорчайтесь, — подбодрил он, — вы молоды, у вас все впереди.
Давайте назад мои бумаги.
Начальник протянул документы.
И направление в четырехсотый цех, — потребовал Иванников.
Нет, с ним мы еще разберемся. А вам советую прямиком к начальнику пятисотого.
Дудки. Не на одних ваших мясорубках свет клином сошелся, — уже с порога кинул он и так грохнул дверью, что секретарша вздрогнула.
Нот и все. Не работать ему рядом с Надей, не делать тракторы.
Желание искать работу вообще пропало. Пошел домой, улегся на диван и уставился в потолок. Пролежал до вечера, пока не пришли мать с дедом.
Ты потомственный тракторостроитель и выбрось из головы другой завод, убеждал дед, выслушав Юру.
На мясорубки меня посылают — это вам ясно?! — чуть не взахлеб кричал гот. На мясорубки, а не на тракторы!
А может, пойти все-таки, Юрашик?! просила мать. — И от дома рукой подать, и в одном объединении работать будем, только в разных цехах.
У тебя-то цех, — презрительно скривил губы Юра.
А как же! Нашу больницу цехом здоровья называют. Может, в самом деле начать с ширпотреба, а потом, глядишь, и на тракторы переведут? Мясорубки, они людям тоже нужны, без них котлет не сделаешь, а сам ведь любишь.
Да замолчите вы, надоело! Сказал — больше туда ни ногой, и точка.
Дед переглянулся с Ольгой Александровной, вскинул голову — держи, мол, выше — и миролюбиво сказал:
Пошли ко мне, Юра. Покажу кое-что. Посмотрим, может, и письмишко от Валерки пришло, пора бы. Да и у нас ты не был, с тех пор как ружье мое раскурочили.
Желание хоть заочно пообщаться с Валеркой сбило накал страстей, и Юра стал собираться.
У Архиповых, как и у них дома, вещи стояли на прежних местах и тоже выглядели игрушечными. Только дед, с его небольшим росточком, был здесь на месте, а он — словно Гулливер в лилипутской квартире. Эх, сюда бы еще Валерку.
Прошелся по его комнатке — три шага вдоль, четыре поперек. Одному развернуться негде, а тогда, помнится, втроем свободно размещались.
Вошел Архипов с альбомом в руках. Устроился на тахте.
Садись, деда твоего покажу.
Юра сел рядом и стал рассматривать фотографию на первой странице альбома.
Сразу после записи в народное ополчение заводской фотограф щелкнул. А вот это, — Николай Филиппович показал фотографию на следующей странице, — перед отправкой на фронт.
На первой все разномастно: у каждого свой возраст, рост, одежда, прическа. Только настроение у всех веселое: улыбаются, разговаривают, словно в турпоход собрались.
Уловив его мысли, Архипов подтвердил:
Рады были, что записали в добровольцы: многим ведь в тот день отказали. Да и никто тогда не думал, не гадал, что война долго продлится, столько горя принесет.
Ровный строй, оружие, суровые лица на второй фотографии совершенно изменили тех же самых людей: выстроены по ранжиру, военная форма и наголо остриженные головы под пилотками. Только возрастом и отличаются.
Здесь больше тридцати человек — те, кого из нашего цеха записали.
Николай Филиппович перевернул назад страницу и показал на первую фотографию:
Живы остались двое: я да вот этот. — Его палец остановился на высоком парне без пиджака, в белой рубашке с расстегнутым воротником. — Он инвалидом стал, да и я пулю в грудь получил.
Юрий внимательно рассматривал фотографию, стараясь узнать своего деда и Архипова. Тот наблюдал за ним, усмехаясь уголками губ.
Что ты вое на пожилых смотришь? Мы ведь тогда молодыми были, — засмеялся он.
Юра спохватился и переключился на молодые лица. Своего деда ему, нгно, не найти, но Валеркиного-то должен узнать.
Вот твой дед и мой друг, боец Александр Калинович, — показал ом на парня в фуражке. — А рядом с ним — я.
Архипов был в косоворотке, без пиджака.
Похож? — снова рассмеялся дед.
Юрий только покачал головой, что означало одновременно «нет» и «ну и дела!».
На второй фотографии, в строю, нашел их быстрее.
Юра положил альбом на колени и из вежливости стал перекладывать страницы: не хотелось обижать старика, ушедшего в воспоминания и пытавшегося втолковать ему, кто есть кто. Но он не очень-то разбирался в свояках и шуринах. Уловил только, что из тех, кто до горок первого жив был, всех, кроме Николая Филипповича, унесла война.
Вы знаете, как погиб мой дед? — спросил Юра. — И почему бабушка, когда жива была, говорила, что пропал без вести?
