На меня направлен сумрак ночи - [56]

В начале 1975 года вновь арестовали и выслали Анатолия Марченко. И даже дом его разломали. Зато вместе со всей семьей в Тарусу летом стал наезжать Петр Григорьевич Григоренко. В 1974 году, перед приездом Никсона в Москву, его, под давлением мировой общественности, выпустили из психушки. Вот уж кого трудно было причислить к людям с больной психикой! Генерал с первого взгляда производил впечатление очень уравновешенного, основательного украинского мужика. С юмором рассказывал, как в молодости, ретивым комсомольцем, он спорил со своим батькой. Доказывал ему, что все скоро будет общественным, и как это будет хорошо. «Нет, – отвечал ему мудрый отец, – если человек не научился уважать чужую собственность, он не будет уважать и общественную». Осенью 1975-го его сын Андрей уезжал в эмиграцию. Были обычные шумные проводы. После застолья Петр Григорьевич хозяйски обошел столы и пробками закупорил открытое вино. Мне сразу вспомнилась сцена из «Войны и мира», эпизод у Сперанского: «Нынче хорошее вино в сапожках ходит!»

Летом 1976 года мать Гинзбурга Людмила Ильинична получила квартиру в новом районе, освободив жилье в старом двухэтажном московском доме XIX века на Полянке, где жили 17 семей и где Гинзбургам принадлежала одна комната у входной двери. Алик договорился с тарусским водителем, командированным в Москву, и мы с ним вывезли буфет, диван и деревяшки, нужные Алику для строительства, в Тарусу.

В декабре 1976 года состоялся знаменитый обмен Владимира Буковского на Луиса Корвалана («Обменяли хулигана На Луиса Корвалана. Где б найти такую б...дь, Чтобы Леню поменять!») Услышав новость по западному радио, мы с Аликом, как и многие другие, поехали к его матери Нине Ивановне. По дороге, на Пушкинской, в магазине «Армения» Алик купил – для передачи Володе – дорогой коньяк. У Нины Ивановны в квартире толпилось много людей, и приходили все новые. Стали писать большую коллективную открытку Володе, все подписывались за себя, а потом стали подписываться и за отсутствующих, «за того парня», я подписался за всех зэков-нижегородцев (они уже были на свободе). Как потом стало известно, ни коньяк, ни открытку вывезти не дали.

После ареста Александра Гинзбурга в феврале 1977-го в его доме в Тарусе был произведён грандиозный шмон. Сопровождался он фотографированием со вспышками, и хозяйка второй половины дома шепотом говорила: «Прямо как молнии всю ночь сверкали!»

Алик уже никогда не вернулся в дом на Лесной, 5. Но домом еще долгое время пользовались другие зэки. В 1977-м Кронид Любарский (Алик ранее цитировал шутливую надпись в лагерном туалете: «Здесь сиживал потомок барский Кронид Аркадьевич Любарский») прожил здесь лето и осень, потом жил Олег Воробьев.

В 1978 году вышел первый в СССР большой диск Окуджавы. Я скупил в Серпухове все, что только можно, для подарков. Одну пластинку подарил на день рождения Арине, который она провела с друзьями в Тарусе. Мы все в этот день «наокуджавились», немного смягчилась горечь от полученного Аликом срока. Арина потом выслала эту пластинку, с согласия дарителя, Солженицыным в Вермонт.

МОЯ ПРОПИСКА

Я мою уживчивую музу

Прописать на жительство хочу

В мае 1975 года, рассчитавшись с Горьковским предприятием тепловых сетей и выписавшись из квартиры родителей, я приехал в Протвино, к жене, на постоянное место жительства. Татьяна жила в общежитии, но с отделом кадров ИФВЭ была предварительная договоренность, что приехавшего мужа безусловно возьмут на работу в котельную института, такой специалист нужен, и дадут жилье и прописку.

Но когда я предоставил кадровикам свою анкету (судимость моя к этому времени была погашена и в ней не значилась), то тут же получил отказ. В личной беседе начальник ОК Ю.Е. Касаткин, ковыряя в зубах, прямо сказал: «С вашей статьей в Протвино вы не нужны».

– Но у вас же в институте, я знаю, работают люди с уголовным прошлым!

– То – уголовники, а то – вы.

Без прописки нечего было мечтать об устройстве на любую работу, и наоборот – без работы я не мог претендовать на жилье.

Поездка в Москву, в приемную Верховного Совета, оказалась бесполезной. Очередь жаждущих справедливости в приемной быстро распределялась на входе по референтам, которые так же быстро выдавали формальные ответы. Так что ошарашенный посетитель через несколько минут опять оказывался на улице. Повторный заход был невозможен: «Вы уже были на приеме!»

Юрист, к которому подошли мы с женой, мельком взглянул на мой паспорт и сказал: «Чего же вы хотите? Протвино – режимный город, там живут иностранцы». Я попытался возразить ему, что в Протвино я приехал из города, вообще закрытого для иностранцев, но он уже повернулся к следующему посетителю.

Но если тебе отказывают в протвинской прописке, можно ведь прописаться в соседнем районе Калужской области: в Кременках, в Юрятине, на другом берегу Протвы, в Троицком… Не тут-то было! Все деревни и поселки вокруг научного центра уже были заполонены «мертвыми душами». По 200–300 приезжих были прописаны в каждом сельсовете, но жили и работали в Протвино.

Протвино в это время бурно росло, строилось много домов, поэтому не только сотрудники института, но и люди, проработавшие два- три года в строительстве, на ЗНО или ЗМО, могли рассчитывать на получение скромного жилья. По стране в эти годы люди стояли в очередях на квартиру по 10–15 лет. При этом, из-за какого-нибудь нарушения или слишком острого языка из очереди могли турнуть.