На меня направлен сумрак ночи - [54]

Никаких удобств в доме не было. Воду в тяжелых бидонах нужно было привозить на тележках с соседней улицы. Туалет и кухонная пристройка – во дворе. Особенно много времени отнимало мытье посуды и стирка.

Тем не менее все лето приезжали и часто останавливались на ночлег гости. По приглашению жил девятилетний Егор Синявский, вдумчивый, серьезный мальчик, писавший в ту пору романы «из ператской жизни» и игравший в эти самые пираты в овраге напротив дома.

В этом или в одном из других многочисленных оврагов летом с Аликом тайно встретился Солженицын, посвятивший его в планы издания «Архипелага». Алик принял предложение стать распорядителем Русского общественного фонда помощи политическим заключенным.

Самыми частыми гостями были бывшие зэки и их жены. Особенно приветливо Арина встречала «колокольчиков» – освободившихся к этому времени участников питерской марксистской группы «Колокол», созданной активистами студенческих стройотрядов ленинградского технологического института: Валерия Смолкина, Виктора Ронкина… При мне приехала очень энергичная Лида Иоффе, у которой все горело в руках. (Я подумал, что, наверно, столь энергичная женщина держит мужа под каблуком. Но познакомившись позднее с Вениамином, убедился, что он сам – сгусток энергии.)

Не все гости были так желанны, но лагерная солидарность была превыше всего. Довольно долго гостевал тяжелый «западный человек» Виктор Калниньш, отсидевший свою десятку. Чопорный и важный, питаться он ходил отдельно в ресторан. Одетый в строгий костюм, физического труда избегал, видимо, полагая, что за свою десятку физически натрудился на всю оставшуюся жизнь. Мы подтрунивали над ним. Так, в ночь на Ивана Купала он принялся вдохновенно и цветисто рассказывать, как в Латвии в эту ночь идут гуляния, юноши с девушками прыгают через костры. Жаль, что ничего этого нет в России. «Отчего же, – со смешком предложил Алик, – берите Людмилу Ильиничну – и в лес! Кстати и грибочков наберете!»

Незадолго до своего отъезда на Запад приехал попрощаться Андрей Синявский. (Главным обвинением против Гинзбурга было составление «Белой книги» о процессе Синявского и Даниэля.) Приехал из Москвы на такси, что более всего изумило соседей. Грозный Абрам Терц произвел на меня впечатление очень мягкого, интеллигентного человека, из тех, что «мухи не обидят». После обеда он церемонно раскланялся и поблагодарил всех, кто к нему (обеду) был причастен, в том числе и меня, помогавшего мыть посуду.

Положение Алика в Тарусе было неустойчивое. Кроме фабрики народных промыслов предприятий в городе почти не было, да никуда его и не хотели брать, а взяв, старались избавиться. Наш план – устроиться на работу в единственную газовую котельную – не удался: все вакансии были заняты. Как и на угольных котельных.

Но Алик не унывал: прирожденный оптимизм, легкий характер и лагерный опыт не давали ему пасть духом. С рюкзачком за спиной, из которого торчала Санькина голова, он бодро шагал по тарусским улицам и оврагам, не выпуская изо рта дешевые сигареты «Шипка», то в дальний «московский» магазин (в нем иногда бывало сливочное масло), то за каким-нибудь материалом для дома.

Я думаю, предложение Солженицына изменило планы Алика и Арины относительно работы, и наши совместные с ним будущие дежурства в котельной стали неактуальны. Через месяц после приезда я уезжал одним автобусом с Лидой Иоффе из Тарусы. На крыльце деревянной автостанции стояли Алик с неизменным рюкзачком и Егорка Синявский.

В начале 1974 года Алик с обострением язвы желудка лежал в московской больнице. (В соседнем отделении с холециститом лежал Павел Литвинов.) Пребывание его в больнице совпало с высылкой Солженицына из Союза. В очередной мой приезд в Москву мы вместе с Аликом поехали в квартиру Солженицыных в Козицком переулке.

Семья А.И. еще не уехала: велись переговоры с властями об отправке книг части архива и шла нелегальная переправка главных рукописей и архива. В квартире меня несколько удивили две бегавшие из комнаты в комнату девочки с длинными белыми волосами с бутылочками «Тоника» в руках. Не сразу я сообразил, что это сыновья Александра Исаевича. Здесь же были старший сын Натальи Дмитриевны от первого брака Митя и его отец Андрей Николаевич Тюрин и еще несколько человек.

Младший сын Степан болел. Нужно было срочно достать лекарство. Оно было в доме у Гинзбургов на Волгина. Меня, как самого молодого, попросили «слетать» в Беляево.

На обратном пути, на станции метро «Проспект Маркса», я столкнулся с В.В. Пугачевым (я ранее рассказал об этой встрече).

До поезда в Горький оставалось еще несколько часов. Андрей Тюрин дал мне карманный ИМКА-ПРЕССовский экземпляр «Архипелага» (в Москве в это время их было всего несколько экземпляров), и в доме автора я до упора читал книгу, которую яростно глушили на всех «вражьих голосах».

Летом 1974-го я снова на месяц приехал в Тарусу. «Русский умелец Гинзбург», так, шутя, окрестили его еще в лагере (он там умудрился собрать диктофон и сделать несколько магнитозаписей), к этому времени обил бревенчатые стены и потолок избы рейкой, сделал канализацию, ставил забор. На выходные из Москвы приезжала целая бригада помощников. Помню Мишу Утевского, копающего ямы под столбы, Веру Лашкову, строгавшую на верстаке доски для забора.