На меня направлен сумрак ночи - [58]

– А почему оператором? У вас же диплом техника. Идите к нам мастером.

– Спасибо. Но мне нужны дежурства, поскольку я живу в Протвино, и каждый день ездить неудобно.

– Хорошо! Мы сейчас как раз организуем диспетчерскую службу. Это тоже дежурства. Но в качестве мастера.

Мог ли я тогда предполагать, что с двумя небольшими перерывами проработаю в «Теплосети» до октября 1990 года, до назначения редактором в «Совет», то есть 15 лет. А в декабре этого, 1975 года, я наконец-то получил прописку в Протвино.

ПЕРВЫЕ ПУБЛИКАЦИИ

К своим техникумовским и университетским стихам серьезно я не относился, справедливо считая их подражательными (Есенину, Блоку). Только родившиеся в лагере миниатюры заставили взглянуть на это занятие серьезнее.

К концу 1974 года помимо миниатюр у меня набралось несколько десятков «традиционных» стихотворений. Отпечатанный экземпляр Виталий Дудичев переплел в книгу. На синем фоне обложки – фотография нижегородского Архангельского собора. Поставив книгу на полку, я искренне решил, что со стихами, кроме шуточных посвящений, все покончено.

Но в 1975-м, 76-м родились новые стихи. Мне показалось возможным их опубликовать. Где? Конечно, хотелось в «Юности», в самом популярном молодежном журнале с большим разделом поэзии и полуторамиллионным тиражом. Я собрал подборку из двух десятков стихотворений и без особой надежды отправил их в «Юность». К своему удивлению, через некоторое время я получил приглашение приехать в редакцию журнала.

Отделом поэзии в «Юности» в это время заведовал поэт Виктор Коркия. Из беседы с ним о современной поэзии я запомнил только скептический отзыв о стихах Арсения Тарковского, который, по его мнению, дутая величина.

Что касается собственно моих стихов, то Коркия разложил их на две примерно равные стопки. В одной оказались лучшие, но непроходные стихи («пессимизм, религиозные мотивы» – невозможные для комсомольского журнала). Вторая стопка состояла из стихов, «которые можно напечатать». Еще раз пересмотрев ее, я сказал: «Если бы мне было 20 лет, я бы обрадовался такой публикации. Но мне уже 30, и я не хотел бы предстать перед читателем с такими стихами». Коркия развел руками и вернул мне мои листы.

Когда я рассказал о поездке и состоявшемся разговоре нескольким своим друзьям, они не одобрили мой отказ: «Зря! Да напечатайся ты в «Юности» – вся страна прочитала бы!»

В 1977 году после ареста Александра Гинзбурга я написал и передал его жене Арине три стихотворения, которые у меня ассоциировались с его и других диссидентов судьбами, с Тарусой («Перед снегом», «Что с тобой, душа, случилось…», «Август в Тарусе»). Отдал и забыл.

Как-то вечером в ноябре–декабре 1978 года, уложив сына спать, я на кухне мою посуду, привычно слушая радио «Свобода». Предают обзор 17-го номера парижского журнала «Континент». Вдруг слышу – читают мои стихи, из тех, что я отдал Арине. Я подозвал жену: «Послушай!» Она послушала и рационально рассудила: «Денег они тебе не заплатят, только новые неприятности получим». Позднее, в связи с изданием самиздатского альманаха «Проталина», в КГБ мне эту публикацию среди прочего припомнили.

Через некоторое время московский бард Петр Старчик переложил два стихотворения на музыку. У Петра в квартире один угол был наподобие иконостаса: там висели десятки фотографий авторов, на чьи стихи он сочинял песни. Была там даже фотография Солженицына. Некоторые вещи ему очень удались: «Майерлинг» (на стихи Виктора Некипелова) и «Переведи меня через майдан», которые он вдохновенно исполнял вместе с женой Саидой. Интерпретация же моих стихов как-то не произвела на меня впечатления.

В 1979 году вынужденно эмигрировали мои друзья Павленковы. Они увезли подборку моих стихов, несколько из них были напечатаны в 1979–80 гг. в «Русской мысли».

ПРОТВИНО, СЕРПУХОВ, ДАЛЕЕ – ВЕЗДЕ

Многие протвинцы начинали свою жизнь в Протвино с общежития на ул. Победы, 8. Здесь на третьем этаже, над музыкальной школой, мы получили 14-метровую комнату с общей кухней и коридором, заставленным детскими колясками. Через несколько месяцев в потолке нашей комнаты днем, полагая отсутствие хозяев, просверлили отверстие под аппаратуру. Я случайно оказался дома, пригласил свидетеля – соседа по подъезду Володю Ефремова – и написал о случившемся заявление в милицию. Бедного Володю потом затюкали в институте: он должен был быть в это время в лаборатории. Мне же прислали отписку, де при проведении ремонтных работ случайно рабочие просверлили перекрытие между третьим и четвертым этажом.

Опыт первого года жизни в Протвино вылился в такую эпиграмму:

Что такое Протвино?

Две пивные, два кино,

Сто французов, десять дач,

На троих – один стукач.

(Им – лимиты, прочим – хрен,

Зато поровну рентген.)

Прогрессивка за прогресс,

Остальное – темный лес!

Тем не менее, уже в этот год я нашел новых друзей, с которыми продолжаю дружить и по сей день. За исключением тех, кто, увы, умерли.

Общение с диссидентом в режимном городе, под неусыпным приглядом первого отдела поневоле суживало этот круг, но тем надежней и порядочней были входившие в него люди.

Самыми первыми друзьями стали Ирина Лупашина, ее мама Александра Антоновна и тогда 10-летний сын Ирины Володя. Ирина, к.ф.н., руководитель группы в ИФВЭ, умница, быстрая, энергичная, постоянно занятая каким-нибудь делом. Глотатель литературы, в том числе и самиздата, и хорошей поэзии (о Маяковском мы с ней бурно спорили).