На маленькой планете - [34]

— Не надо, мама, — проговорил тихо Егор, высовываясь из кабины и оглядываясь, будто мог он понять что-то в окружающем, в этих бесконечных лесах да полях, будто мог ответить, почему заплакала мать, почему, вдруг сжавшись, она застыла на миг в каком-то горестном изумлении перед тем, что было вот здесь, вокруг, и далеко отсюда; от всего, от всего они уезжали… Все было, но не на краю же земли оно.

— Да кто ж мне скажет, да-кто ж мне ответит, — прошептала Евдокия в ответ. — Время-то идет… Увижу ль еще… Как подумаю…

Егор не стал больше успокаивать мать, а молча глядел перед собой, собираясь сказать ей какие-то нужные слова и в то же время не зная, как и что он сможет сказать. А перед машиной торопливо бежали леса и небо; древняя дорога, старый проселок, сухой, потрескавшийся, стремительно нес на себе машину к станции, бежал, торопился…

1969

ОТЪЕЗД

I

Зубков спешил, а идти становилось все легче, интереснее, и дорога стлалась мягкая… По сторонам росла молодая, но уже высокая пшеница, и он глядел над полями, в охристые дали — млело по горизонту палевое, вечернее небо, плавилось, и сердце стучало от радости торопливо. Потом Зубков вдруг оступился, проваливаясь, загреб руками, стараясь удержаться за что-то, хотя бы за траву, но его неумолимо тянуло вниз, в пропасть, и, боясь вскрикнуть, хватался за траву на обочине, обрывавшуюся с тонким треском, и, всклубывая пыль, полетел вниз…

Борис вскочил на постели, продирая глаза и с дрожью вспоминая сон. Кровать под ним поскрипывала ржавой сеткой; на полу и на узком подоконнике валялись окурки сигарет, спички и обгоревшая бумага, а возле двери бугрился под газетами хлам. «Вон куда меня занесло», — оглядывался он, припоминая вчерашнюю ссору со своей женой Леной и удивляясь полной тишине в доме, слышно было даже, как под ободранными обоями метались клопы, и их этот тонюсенький шорох под старыми обоями отчетливо улавливал Борис, сам наливаясь беспричинным страхом.

Он встал, потянувшись так, что хрустнуло в суставах, попытался, намочив руки в ведре, привести в порядок помятые брюки, которые не снимал на ночь, и снова сел, наслаждаясь тишиной, покоем, одиночеством. И все глядел по сторонам, высматривая паутину по углам, щели в потолке, представляя, как здесь, в пустой комнате, жили люди, думали о чем-то своем, наверное, важном, и сейчас еще в этой тишине чудилось их незримое присутствие. «Эх ты, жизнь-то какая!» — весело подумал он и вдруг услышал редкие тяжелые удары, от которых с потолка посыпалась известка.

Борис вылез в окно, увидел, как с торца по старому бараку, по жилищу, приютившему его на ночь, с нахлестом, редко, но основательно крановщик бил бабой, и как этот старенький деревянный барак трещал, и во все стороны летели щепки, невесело поглядел вокруг, на небо, подождал, пока кран не подъехал к той комнате, где он спал ночью, и с размаху не ударил так — только пыль взвилась столбом.

Стало ему жаль барак, и он подумал: что-то разрушает начисто и их с Леной семью вот такими же безжалостными ударами… только щепки летят.

С такими невеселыми мыслями пришел на работу, постоял во дворе гаража, покурил, глядя, как подъезжают в ворота все новые и новые машины, и он должен смазывать, осматривать, заниматься всем тем, чем занимается механик по техосмотру. И тут крикнули:

— Зубков! Борька! Тебя! Дожидаются!

Борис заспешил в кабинет к главному механику: ждали обычно там. Проходя мимо окна, увидел в кабинете Лену. Она сидела около стола и, наклонившись, что-то говорила главному механику. Борис присел под окном, так как Лена оглянулась, побежал прочь и остановился только в метро.

Ехать было некуда, встречаться с Леной не хотелось, и стыдно стало за Лену и неловко; снова на него напала тоска. «Нет, — подумал он, выбрался из метро и зашагал по улице, глядя на проносящиеся автомобили, на облака, медленно плывущие в ослепительно голубом небе. — Нет, в семейной жизни мне не повезло, и Ленка… и чего ей от меня надо? То не так, это не так. А еще работа? Тоже на подхвате… Но главное, Ленка… Как же, говорили, что раньше, например, Иван Грозный в шестнадцать лет женился. Врут небось. Что ж, в шестнадцать жениться, а в двадцать голову в петлю и… погиб бесславной смертью… Нет, так нельзя. В рыболовный или торговый флот податься…»

II

Он долго ходил по жарким тротуарам и мостовым, дышавшим раскаленным, прогорклым от дыма воздухом, останавливался возле бочек с квасом, пил кружку за кружкой жиденький холодный квас, и все глядел, глядел на небо, на медленно плывущие облака, сияющие своими белыми, рыхлыми боками, и думал, что хорошо бы окунуться в их прохладу, освежить изнывающее от жары тело.

Сколько Зубков ни бродил по городу, а пришел все-таки, как было всегда, в парк Горького и присел на скамейку возле пруда, в котором плавали лебеди, утки и на маленьком острове которого, притаившись в кустах, дико вскрикивал павлин.

Он долго смотрел на воду и почувствовал, что засыпает, откинулся на спинку, закрыл глаза, приятно ощущая, как забывается, уплывает, словно в тумане, весь сегодняшний день, и в это время, когда ему было так хорошо, так приятно кружилась голова, а в ней возникали цельные, неожиданно глубокие мысли о вечности, о том, что вот точно такие же облака плыли еще при Иване Грозном и еще раньше, при Владимире Солнышке, и точно вот так же люди глядели на них, на воду, и их одолевали, возможно, такие же мысли, которые они не могли понять, но, видимо, действовавшие точно так же вот завораживающе, — в это самое время он услышал: рядом села Лена.