На маленькой планете - [20]

— А я при чем здесь?

— Но ты же власть, ты — закон. А закон уважать положено. Растолкуй, что тот кусок — не его кусок земли.

«Вот тебе и кусок земли, — подумал Пряхин. — Конечно, прав был Денисов. А теперь-то что? Вот тебе и кусок земли…»

— Так что же? — спросил он Саворина, садясь на чурочку и протягивая к огню руки, думая, что не будут же они сидеть вот так до утра. — Времени еще — девять — полдесятого. Надо, то есть, сообщить в район, пусть врач приедет, установит, от чего человек умер. Ты сиди, Коля, здесь, а я пойду договорюсь с председателем, как это печальное дело, то есть, обставить надо. И жену подготовить…

— Так буран, Андрей Петрович. Не дойдете. Уж лучше, думается, мне махнуть по такому непрогляду туда и быстренько вернуться. А? Я дорогу в эту буранину, Андрей Петрович, по нюху чую. Ей-бо!

— Да нет, Николай, ты уж посиди. Не такое это дело спешное, не тепло, но посиди, то есть побудь здесь, а уж пойду я, а то на тебя надежды никакой.

— На меня, Андрей Петрович? Да я, значит, уж ежели на то пошло, уж ежели поперло… я… Хотите, так знайте, что это все сделаю я аккуратистей вас. Вот как! Да я… Да мне никто не скажет, пусть мне в глаза плюнут, что мое слово не закон. Сказал — баста! Вот как я считаю. А вы мне в глаза говорите такие реплики. Обидно, Андрей Петрович, что вы обо мне такое мнение сложили…

— Я тебя обидеть не хотел, то есть совсем не хотел, — ответил Пряхин, и по тому, как внимательно и испуганно глядел на него парень, было очевидно, что он думает, будто Пряхин боится остаться с мертвецом наедине и, в свою очередь, боясь этого же, старается перехитрить его. Саворин встал, желая показать, что готов действовать. И что-то в этом большом, очень сильном человеке появилось суетливое, жалкое, и Пряхину стало жаль его.

— Хорошо, иди, — проговорил медленно он. — Но сразу забеги к председателю, скажи обо всем, пусть, то есть, он позвонит в район. Возьми лошадь. С кем-нибудь приезжай обязательно.

— Да я ведь, Андрей Петрович, могу, значит, ей-бо! На тракторе. Я это мигом обернусь, все доложу и выставлю начальству как следовает. Я мигом, — суетился Николай, застегиваясь, натягивая поглубже шапку, все еще не потеряв в глазах какой-то мелкий, метущийся страх. — Я, сами знаете, когда надо, так… А кто лучше…

— Не надо на тракторе. Угодишь в яму, чего доброго, загубишь машину. Лошадь в наш век надежней.

Николай запахнул полушубок и, торопливо оглянувшись на Денисова, заспешил из домика.

II

Пряхин услышал, как в сенях Саворин споткнулся о сугроб и выругался. Потом все стихло, и только ветер свистел в трубе да где-то наверху, видимо на чердаке, поскрипывали, жалуясь на непогоду, обтрухлявевшие доски.

Он задумчиво глядел на дотлевшую в печи солому, уже достаточно согревшись подле огня, представляя, как Николай бредет, утопая в снегу, проклиная буран, снег и, наверное, самого себя, дерзнувшего выйти в такую круговерть из дому, усмехнулся, вспомнив, какое было испуганное лицо у Саворина, когда предложил ему остаться здесь с Денисовым, нащупал в углу небольшую охапку соломы и оглянулся, как бы соображая, что же еще придется жечь, если выйдет вся солома. Чурочка, на которой сидел, и несколько щепок — вот и все, что имелось. Потом подошел к окну. Ветер задувал прямо в окно, и стекла, кое-где треснутые и заклеенные бумагой, дрожали, и если прислушаться, слышна была их мелкая, стеклянная мелодия.

Пряхин стоял у окна, пока в печи совсем не погасло.

«Вот поднялся этот буран», — вяло думалось ему, и он, прислонившись лбом к стеклу, всматривался в густую, снежную темноту за окном.

Однажды в такую же непогоду, когда Пряхин, уставший и накурившийся, медленно брел по улице, запахнувшись в полушубок, из колхозного правления, где решили снять Денисова с бригадирской должности, неожиданно встретил Михаила Денисова. Михаил направился рядом, не решаясь спросить о решении правления и, торопливо затягиваясь, курил.

— Что тебе? — спросил устало Пряхин.

— Так я же, Андрей, невиноватый. Я трактор не топил, Николюкин сам взрослый, а ты против меня…

— А я не против тебя, то есть. Мне, то есть, до тебя никакого дела нету. Я против безалаберного отношения к колхозному добру. Вот, то есть, я против чего.

Он на правлении выступал как раз в защиту Денисова и то, что Денисов, не зная, видимо, о чем на заседании шла речь и кто его защищал, а кто ругал, решился схитрить, пытаясь вызвать Пряхина на откровенность, возмутило его.

— Нет, ты против меня выступил, — насупленно повторял Денисов. — А я знаю почему. Мстишь — вот главное. Маруська причина.

Пряхин не ответил, молча направился домой, не сказав даже «до свидания». Он к тому времени уже все позабыл и если и любил кого, то не Маруську, а свою последнюю жену, умершую от родов, и после этого несчастья на многое смотрел спокойнее, мудрее, прощал людям слабости, считая, что каждый человек в отведенное ему природой время должен прожить по крайней мере честно. «И вот он, Денисов, вот он… Остался у меня в памяти как живой, таким, каким я его помню. Умер он для себя, для меня же живет, живет во мне, пока я жив». И получалось, что человек не может жить сам по себе, только для себя, а живет не только в себе, но и во всех людях, с которыми сталкивается за свою жизнь, живет, даже если умрет, и живет до тех пор, пока жив хоть один, кто помнит его. Так и идет цепочка жизни по земле через все поколения, через тысячелетия, и если не нарушить эту связь, эту цепочку, то каждый человек хранит в себе все от первого человека на земле до последнего, то есть до самого себя. Пряхин даже вспотел от этой мысли, и ему показалось, что он неожиданно будто приподнялся над будничными, обычными своими суетливыми мыслями и делами, и в самом себе почувствовал нечто большее, чем ощущал до сего дня.