На маленькой планете - [13]

Он сошел на окраине Серпухова и направился к большому деревянному дому, обнесенному высоким забором. Николай был в погребе, расставлял банки с вареньем, которые подавала ему мать.

— Ромка, ты? — спросил тот из погреба. — Привет. Двести пятнадцать банок замордовали варенья! Куркули мы. Да?

Николай вылез из погреба. В его ладном, упругом теле, как всегда, чувствовались сила, свежесть, казалось, глядя на него, что у таких все хорошо и счастье к ним идет не хоронясь. Николаю исполнилось недавно девятнадцать лет, он учился в техникуме, летом работал на автобазе. Однажды, увидев автомобиль, сделанный инженером, решил, что тоже может собрать себе такой, а познакомившись с Романом, который учился в том же техникуме, но на вечернем отделении, увлек и его.

Николай убежал в дом, а Роман сел на табуретку под яблоней и устало глядел на закат. В тишине, в чистом воздухе и закате был тот покой, который настраивает человека на ленивые, неглубокие мысли, и Роман думал о том, как хорошо у Николая, как тому во всем везет: уже на четвертом курсе, а Роман, хотя и старше его на два года, не закончил и второй, потому что преподавательница по физике поставила ему двойку за семестр.

— Что с мотором? — спросил выбежавший из дому Николай.

— Есть на примете. Старый ижевский.

— Работает?

— Зверь! Говорит, даром отдает.

— Врет, — сказал Николай. — Говорит, даром, — значит, врет. Сколько?

— Сто десять рублей.

— Сто десять! Я говорил, врет нахально. Пусть поищет поглупее себя. Так и скажи. Мне с «Явы» почти новый за девяносто дают. Никаких профанаций, заметь. Почему он тебя хотел надуть? Парень ты что надо. Дурак он, видать.

— Не знаю, — засмеялся Роман. — А у тебя благородное лицо.

Николай громко расхохотался и потащил Романа к навесу, где собирали автомобиль. Здесь все было забито тем, что можно достать на свалке металлолома: задние и передние мосты, крылья, баранки. На длинном, из толстых досок столе лежала рама. Ее уже сварили, и синие бугорочки сварки подтверждали это.

— Рама готова, — сказал Николай. — Все почти есть, кроме мотора.

— Да! — ответил восхищенно Роман, проводя рукою по неровным бокам рамы, чувствуя, как от запаха мазута и железа, от одного вида различных частей автомобиля у него закружилась голова.

— Еще что! — радостно говорил Николай. — Еще что! Вот, видал? — достал он приборный щиток. — Видал? То-то же! Сядем на машину и покатим к синему морю. Мы такую краску, Ром, наведем, что все будут оглядываться. Это же прима будет!

У Романа от всего сладко щемило сердце. В словах друга столько было уверенности, легкости и красоты, что нужно быть пнем, чтобы не радоваться и не верить.

Позвали есть.

Мать Николая, полная сорокалетняя женщина, в широком, кое-как перехваченном кожаным ремнем халате, сидела за столом и улыбалась.

— Вот так, — сказал Николай, нанизывая кусочки салата на вилку. — Ешь после тяжких трудов. Ешь, Роман.

— Хорошие вы парни, — вздохнула мать Николая. — Мне бы ваши годы.

— Возьми мои годы, возьми, — согласился Николай. — А чего? Правда, Роман, пусть берет.

На небе сквозь закатный полусвет проступила бледная, еще жидкая луна, и мать Николая мечтательно и удивленно уставилась на нее.

— Я думала, один мой помешался на машине, — сказала она, глядя на луну. — Но оказывается, все. Только подрастет, а уже о машине говорит. У нас на работе на что замечательные люди, золото, но только и слышишь в лаборатории: «Мой сын сошел с ума: машину строит». В деревне этого нет. Вы, Роман, всегда в деревне жили? — спросила неожиданно она.

— А чего?

— Мам, почему ты всегда одно и то же спрашиваешь?

— Как, Коленька?

— В прошлый раз: вы всегда жили? Сегодня: вы всегда жили? А ты, Роман, не поддавайся на провокации. Что там, не люди? В ООН подай жалобу. У нас в группе один так сделал. Хороший такой, отличный парень на учительницу подал жалобу. Ждет ответа.

— Ждет? — спросил Роман и засмеялся. — Ждет?!

— Пусть ждет! — смеялся Николай.

— Точно! — прыснул Роман. — Пусть ждет!

Мать Николая налила им чая. На веранде, где они сидели, было душно.

— Согласись, Коленька, в деревне не то что в городе, — вздохнула женщина. — Там народ непосредственный. Они чувства свои не растратили, как мы. Возьми нашего отца: ушел три года назад и ни разу не написал письма. Там такого нет, Роман? Я, например, рада, что Коленька с вами дружит. Уж вы его не подведете. Не краснейте — это так. Я же вижу. Бывают такие друзья, что, если друг упадет с моста в речку, убегут, оставят в беде. Потом скажут, что ничего не знали и ничего не видели. Вы не такой. Коля мой — тоже.

Романа, когда услыхал это, точно кипятком кто окатил. Он поперхнулся чаем, закашлял, у него свело в груди, вспомнился крик на реке, отчетливо вдруг представил себе все, что произошло, и встал из-за стола.

— Чего ты ерунду говоришь? — обиделся Николай на мать. — Скука, зевать хочется. Пойдем, Роман. Она у меня такая моралистка, прямо классик. Ей бы учительницей работать, а она инженер. Пошли.

У Романа не проходил кашель. Лицо у пего покраснело, а на глазах выступили слезы. Он приседал и кашлял, схватившись за живот, а из головы не выходил случай на Оке. Вдруг катер не подобрал!