На маленькой планете - [129]

— Какой покой? — спросил удивленно Дарин. — «Покой нам, старче, только снится». Поэт Блок. Покой — это самообман. Был такой поэт-классик, говорят, он всегда в черном костюме ходил. Он все знал. Странное дело, люди, чем больше знают, тем их меньше уважают и тем они быстрее умирают.

— А я люблю покойное место, — продолжал охранник. — Это самое главное. Речка и лес, и луга чтобы. Чтоб все зеленое. Сидишь у речки, а колокола раззванивают. В церквя я не ходок, но любил, когда звонят. А дома что? Дома ребятенки и баба. Ребятенков чтоб много. Все чистенькие, подле тебя трутся, щебечут по-разному, называют как надо, а ты для их все, а они для тебя тоже. Ну что еще надо человеку? Работаешь, не чужой хлеб ешь, уважаешь людей, и они к тебе ласковые. На войне, бывало, лежу в окопе, а думаю, когда будет тишина и покой? Стреляешь, не одного-двух фашистов-гадов порешил. Так им и надо. А только все утихнет, думаешь опять же о том. Я так понимаю: в покое всем хорошо, в покое люди любят друг дружку. И мужиков и баб. А как нет покоя, над бабами начинают измываться, над всем, что послабшее.

— Кто тогда будет гореть священным пламенем жизни? — заворочался от холода Дарин. — Ты совсем не знаешь поэзии. Один поэт сказал: «Если ты не будешь гореть, если он не будет гореть, если я не буду гореть, то кто же будет?» Светильник разума погаснет, Домкратик. Ты, Тульская область, многих вещей не знаешь. А надо их знать. Без них нельзя, Тула. «Край ты мой заброшенный, край ты мой пустырь…» Кто? Поэт Есенин.

— Тебе бы, Толенька, измываться, — обиделся Панкрат и привстал.

— Беда в том, что ты, Домкрат-Гайкин, поэзию не знаешь, — сказал серьезно Дарин. — Поэзию надо знать. Она тренирует мысли. Так до простых мыслей будешь добираться кустарным способом, а вот прочитал книгу — и все стало на свои места и тебе эту мысль открывать не надо, ее уже открыли тысячу лет назад, а ты открывай новую, более мудрую.

В горах стоял тихий, приглушенный шорох, глухой внутренний шорох недр.

Первый не выдержал мороза Панкрат. Он насобирал прутиков и разжег костер. Дарин и Николай протянули к костру ноги, и от валенок пошел пар и запах горелой шерсти.

— Слушай, Толенька, вот ты все знаешь? — спросил Панкрат. — Неужели вот эти горные козлы никогда не грелись у костра? Что у них за жизнь? Вот спрошу я у тебя. Вот у меня со стороны тоже не стоящая работа, а у меня забот много. Вот сыну помогаю учиться. Что он без меня? Ничего. Ему есть надо, пить надо. Кто даст? Никто. Отец один. Вот при большом сынином деле мое маленькое дело и сгодилось, и без моего маленького не будет и большого. Может, у козлов своя жизнь?

— А вот живут и не подыхают, — ответил Дарин, подвигаясь к огню. — Покой им только снится, и то не каждый раз.

Дарин решил уснуть, не хотелось ему говорить сейчас Панкрату что-нибудь насмешливое, обидное. От костра, от пляшущих бликов лицо у Панкрата было розово-красным. Он взглядывал на Дарина, на Николая и как-то вдруг тихо-радостно глядел на звезды и, казалось, колдовал, и странно блестели его большие глаза, и был в них дымчатый огненный блеск, а когда Дарин оглянулся и увидел этот отчаянный, чистого огня блеск, то не поверил, что у охранника такие глаза, и ему почудилось, что у костра сидел кто-то другой; Дарина клонило ко сну, но он все еще видел Панкрата, этого колдуна, пестрого от пляшущих бликов, слышал медленный, тихий, словно таинственное заклинание, его разговор самого с собой, и ему думалось: это вовсе не охранник, не тот обычно испуганный старик, который боялся всех шоферов, а кто-то другой, все знающий, все видящий, и его, старика, стоит послушать, и всякое его слово будет полно великого смысла.

Панкрат насобирал охапку стебельков, лег прямо у костра и заснул. Снилось ему село, лес и семья.

III

— Не холодно? — спросил утром Николай, раздувая костер. — Холодища, братцы!

Было тихо, морозно. Небо затекло порозовевшей мглистостью, а в воздухе плясала снежная пыльца.

— Нас ищут, — неуверенно проговорил Николай. — Наверное, вертолет летает. Когда на охоте заблудился Савчук, его на вертолете искали. Нужно идти на видном месте, чтоб заметили. В одном направлении нужно идти.

— Угу, — отозвался Панкрат. — У меня все закоченело. Холодно, не придумаешь холоднее.

— Кого бы я сейчас съел? — застонал притворно Дарин. — Вот в Африке жизнь! Идешь по джунглям, смотришь по сторонам. Хап — съел одну куропатку, хап — съел банан, хап — еще какое-нибудь животное проглотил. Это жизнь! Даже в тундре разрыл снег, смотришь, а под ним вот тебе — куропаточки лежат!

Николай молчал. Ему теперь было не до разговора. Он чувствовал в теле усталость и понимал, что не меньше устали Панкрат и Дарин, а главное — его мучила неизвестность.

— У кого спички есть, дайте мне, — сказал он хмуро и поглядел на Дарина.

— Зачем? — удивился Дарин. — Конфискация в пользу бедных!

— У меня половина коробка, — отозвался Панкрат, сразу все поняв. — Всегда ношу с собой полный коробок. Не для курения. Я не курю, а на случай, а вот сейчас только половина. Плохая примета.

Дарин отдал свой коробок с девятью спичками. Стало ясно: предстоит долгий путь. Но Дарина угнетал только голод и совсем не пугала неизвестность, как Панкрата или Николая. В своих силах он не сомневался, не сомневался и в силах Николая, о Панкрате как-то всерьез до вчерашнего вечера не думал.