«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - [31]

.

По утверждению Юлика, в начале 1950-х он неоднократно встречал Ситникова на посиделках у маэстро. Вася внешне, естественно, выделялся среди респектабельных гостей домашнего фальковского салона, но не более того. Никаких штучек-дрючек он там не выказывал и ничего особо интересного Юлик – тогда еще совсем молодой человек, жадный до всего необычного, – в его личности не углядел.

Имя Фалька в те годы харизму имело, эдакий символ «чистой» художественности. Вот и Ситников в порядке похвалы мог сказать: «Да, ловко сделано, так, пожалуй, и сам Фальк закрутить не мог».

Под этим подразумевалась некая особая живописная изощренность, когда фактура добротная, мазок не простой, «совковый», а затейливый, многослойный, оттеночный, с вывертом. Про самого Фалька, уже 10 лет как почивавшего в Бозе, Вася ничего конкретно не рассказывал, но когда речь о столпе соцреализма – Александре Герасимове заходила, а его под настроение имели тогда привычку с дерьмом мешать – охотно вставлял любопытный «исторический» анекдот.

Учились будто бы Фальк и Александр Герасимов вместе – на одном курсе МУЖВЗ у Константина Коровина.

«Фальк был жиденок маленький и хилый, а Герасимов, напротив – русак крупный и мясистый. И вышел у них как-то спор об искусстве. Фальк, как и положено, Герасимова оспорил, но тот этого не стерпел и собрался было Фалька прибить. А Фальк ему и говорит:

– Не бей меня, Александр Герасимов, не то скажут люди: «Сила есть, ума не надо», – а из тебя и так все литературщина прет.

С тех пор затаил Александр Герасимов на Фалька злобу и, как только в начальники выбился, стал ему пакости всяческие учинять».

Другой мой знакомый – художник Лев Кропивницкий, рассказывал этот анекдот иначе и, как впоследствии стало мне ясно, значительно ближе к истине.

По его словам выходило, что Роберт Фальк в те годы был высокого роста, крепкий парень и в добавок еще интеллектуал и джентельмен. Александр же Герасимов, напротив, – мозгляк, шпана и, естественно, юдофоб. Спор у них действительно состоялся, и не только интеллектуальный. При этом по всем статьям битым оказался Александр Герасимов. С тех пор затаил он на Фалька злобу и, как только в начальство вышел, стал ему повсеместно пакости учинять. Извести как «злостного формалиста»[44], однако, не сумел. Фальк умел обзаводиться нужными знакомыми и влиятельными покровителями. Его картины сама тов. Жемчужина – жена Вячеслава Молотова покупала. А он как-никак был правой рукой самого Сталина!

Немухин тоже свою историю про Герасимова и Фалька имел. По ней выходило, что Александр Герасимов хотел в конце 1920-х годов под видом творческой командировки на Запад смыться. Но тут приглашает его к себе художник Евгений Кацман, который тоже у Коровина учился, а при большевиках стал по совместительству в НКВД подрабатывать, и говорит:

– Слышал я, что ты от нас сбежать в Париж хочешь, Фальку позавидовал. Не советую, ты личным художником товарища Ворошилова числишься. Значит, политически ангажирован. Никаких провокаций с твоей стороны быть не должно! У нас руки длинные. Лучше вступай в АХРР, будем вместе за «нового человека» в искусстве бороться.

Послушался его Герасимов и вступил в АХРР, и так на новом поприще преуспел, что даже Кацмана под себя подмял. А на Фалька затаил обиду: что тот, мол, в Париже жирует. Когда Фальк назад вдруг вернулся да без гроша в кармане, еще больше озлился, – теперь уже потому, что лопнула его «золотая греза».

– Так в жизни часто бывает, – подводил под свою историю философскую базу Владимир, – вобьет себе человек чего-нибудь в голову и завидует, сам не зная чему. Когда же выяснится, что все его мечты да переживания – фантом, то не на себя валит, а на того, другого, прелестника своего, который дух его якобы смутил.

Все это весьма походило на правду. Фальк уже давно помер себе благополучно, а его все норовили под удар подставить. Начальственный гнев пусть не на буйну голову, так на «светлую память» обрушить. Так и слышалось: «Ату, его, гада!»

Из всех мастеров, что великий русский эксперимент в искусстве ставили, ни Малевич, ни Филонов, ни Родченко со Степановой, ни Штеренберг, ни Альтман, ни Кандинский, а почему-то «добропорядочный» реалист Роберт Фальк был притчей во языцех. И на приснопамятной выставке 30-летия МОСХА[45], словно по прямой наводке, выбрал Хрущев для своего знаменитого хамского эпатажа именно работы Фалька.

Однако ничего не вышло, не добили, а скорее, наоборот, – спасли от забвения и всенародно прославили.

На выставку Роберта Фалька, когда ее в середине семидесятых, уже после смерти Александра Герасимова, все-таки открыли в залах МОСХА, что на Беговой, народ буквально ломился, часами на морозе выстаивали.

Товарищей из КГБ этот непонятный интерес народа к творчеству Фалька очень беспокоил. Вспомнилось мне, как они на «собеседованиях» внимательно расспрашивали:

– На «Фальке» были?

– Был, конечно.

– Ну, и что?

– Ну, и ничего, понравилось.

– Ну, с вами понятно, а народ-то как?

– А что народ? Народ никак.

– Как это, никак?

– А как по-другому?

– Хм… Ну, ладно.

Да, чудны деяния твои, Господи! Чем же этот самый Александр Герасимов напугал так