«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - [24]
– Ладно, еще раз спасибо за приглашение, может, и приду.
И мы разошлись, каждый в свою сторону.
«Ведь с одной стороны мне очень приятно, когда люди смотрят на мою картину и видят, как я махал щеткой или кистью «легко» и не ощущают моего пота, моего адского напряжения, а ощущают лишь беглость и легкость исполнения. А с другой стороны очень обидно, что люди даже и не представляют, какой предварительной многолетней тренировки и концентрированного напряжения сил, фантазии, воображения и пота стоит само ведение работы. Я познакомился с Рихтером на его концерте. Я пришел в ужас, когда этот человек, сев за рояль (я сидел в первом ряду), через две минуты уже обливался потом. Мне даже чудно было смотреть на него. С него буквально текло. С носа капало на клавиши. И мне даже подумалось, что я бы так не смог… А ведь я совсем забыл, что когда пишу маслом, мне тоже некогда утереть пот. Да я на него внимания не обращаю, потому что весь горю, как в огне».
(Из письма В.Я. Ситникова)
Глава 4. Русский сон
И приснился мне русский сон, да такой ясный, объемный и фактурный, как никакие другие мои сны. Прелесть русского сна в том и состоит, что он подробен и все русское в нем непоправимо родное и прекрасное, как несовращаемый возраст: свежие пятна света на траве, вычурно мохнатые тени, манящие упоительной прохладой липовые аллеи, счастливые дети, улыбающиеся коты и птицы, и вечное счастье сквозь листъ.
– Такое наяву никогда не увидишь, – сказал мне некто ворчливым голосом Немухина, – а уж тем более в России. Это осенняя тоска. Она накатывает, когда ничего другого, важного с точки зрения душевного равновесия, не остается. Из этого тумана и выплывает «Счастливое детство», которое таковым на самом деле не было. Это все русская мечтательность, «маниловщина». Предаваться ей в повседневной жизни неразумно.
Тебя в школе учили: все находится в развитии. Потому по родовым свойствам и нельзя точно судить о конечных результатах. Ведь когда ты ешь яблоко, то не думаешь, каким оно было на вкус, пока вызревало. А сам путь развития, от чего он больше зависит, только от места-времени, или еще от величины желания? Это, так сказать, вопрос сугубо риторический. Ведь мое «я» – всегда часть «Мы», но не среди обезличенных в массе, а прилепившаяся к себе подобным. Такие «мы» сидят как бы на дне, но платят за всех.
Мне снилась осень в полусвете стекол и что стою я на остановке троллейбуса № 41 у Покровских ворот, напротив рыбного магазина. Вокруг да около люд московский ну прямо-таки кишмя кишит. И все с поклажей: с авоськами, с сумками, с корытами. И все спешат куда-то, толкаются, напирают, того и гляди, давка начнется. Но на меня смотрят почти безучастно, круглыми и как будто ничем не занятыми глазами.
По всему чувствуется, что наипервейшая жгучая потребность широких народных масс вполне удовлетворена. В эти звездные часы народ московский выглядит упоенно счастливым и кипучим: весь мир готовы перелопатить, Америку, если не догнать, то хотя бы ободрать, Гольфстрим перекрыть… Такая духовная мощь! Однако ж критика в адрес сильных мира сего не замолкает: «…понастроили хрущебы …засели повсюду, …все враги – евреи…все сторожа – шпионы, …во все лезут да лезут…житья от них нету …им и ссышь в глаза, а все Божья роса…»
Тут, откуда не возьмись, Немухин появился, и с ним какой-то поэт, причем хороший мой знакомый, вот только фамилии его вспомнить не могу.
Немухин ему говорит:
– Помнишь, Сева, как мы с тобой по поводу национального начала в искусстве спор имели? Я тогда ряд особенностей, которые в еврейском характере подметил, увязал, так сказать, с нашим «общим делом». Возможно, что по запальчивости несколько переборщил – спор все-таки! Так вот, взял какой-то чудак – не прими, ради Бога, на свой счет – и про все эти мои наблюдения написал. Причем, вроде как с моих слов, даже интонации сохранил, да по существу все переврал. Ведь одно дело в разговоре, когда друг друга с полуслова понимаешь, а потому многое не договариваешь, что-либо сказать, а другое – на письме изложить. Здесь уже слово выверять надо, а то потом хлопот не оберешься, когда всяк, кому не лень, его в «расширительном» смысле толковать будет…
Сева стал морщиться, дергать лицом, давая тем самым понять, что и он тоже страдает за убеждения. Затем, не удержавшись от соблазна, впал он в искус обличительства:
Услышав, причем очень явственно, его скрипучий голос, я тут же подумал: «Если поэт обличительного направления, значит – Некрасов, с другой фамилией на этом деле не проживешь».
И, словно в подтверждении этой мысли, вижу я, что через плечо у Севы на манер патрицианской туники перекинуто махровое полотенце пурпурного цвета с множеством дыр, выжженных не то огнем, не то кислотами. Впрочем, это вовсе не кажется странным, а совсем наоборот, очень даже к месту, поскольку к его фамилии прилагается, как отличительный знак русского гения.
– Немухин, – спрашиваю я, – как ты думаешь, полотенце Некрасову от рождения дано или это он его в подарок от какого другого гения получил?
Вниманию читателя предлагается первое подробное жизнеописание Марка Алданова – самого популярного писателя русского Зарубежья, видного общественно-политического деятеля эмиграции «первой волны». Беллетристика Алданова – вершина русского историософского романа ХХ века, а его жизнь – редкий пример духовного благородства, принципиальности и свободомыслия. Книга написана на основании большого числа документальных источников, в том числе ранее неизвестных архивных материалов. Помимо сведений, касающихся непосредственно биографии Алданова, в ней обсуждаются основные мировоззренческие представления Алданова-мыслителя, приводятся систематизированные сведения о рецепции образа писателя его современниками.
Марк Уральский — автор большого числа научно-публицистических работ и документальной прозы. Его новая книга посвящена истории жизни и литературно-общественной деятельности Ильи Марковича Троцкого (1879, Ромны — 1969, Нью-Йорк) — журналиста-«русскословца», затем эмигранта, активного деятеля ОРТ, чья личность в силу «политической неблагозвучности» фамилии долгое время оставалась в тени забвения. Между тем он является инициатором кампании за присуждение Ивану Бунину Нобелевской премии по литературе, автором многочисленных статей, представляющих сегодня ценнейшее собрание документов по истории Серебряного века и русской эмиграции «первой волны».
Настоящая книга писателя-документалиста Марка Уральского является завершающей в ряду его публикаций, касающихся личных и деловых связей русских писателей-классиков середины XIX – начала XX в. с евреями. На основе большого корпуса документальных и научных материалов дан всесторонний анализ позиции, которую Иван Сергеевич Тургенев занимал в национальном вопросе, получившем особую актуальность в Европе, начиная с первой трети XIX в. и, в частности, в еврейской проблематике. И. С. Тургенев, как никто другой из знаменитых писателей его времени, имел обширные личные контакты с российскими и западноевропейскими эмансипированными евреями из числа литераторов, издателей, музыкантов и художников.
Книга посвящена истории взаимоотношений Ивана Бунина с русско-еврейскими интеллектуалами. Эта тема до настоящего времени оставалась вне поле зрения буниноведов. Между тем круг общения Бунина, как ни у кого другого из русских писателей-эмигрантов, был насыщен евреями – друзьями, близкими знакомыми, помощниками и покровителями. Во время войны Бунин укрывал в своем доме спасавшихся от нацистского террора евреев. Все эти обстоятельства представляются интересными не только сами по себе – как все необычное, выходящее из ряда вон в биографиях выдающихся личностей, но и в широком культурно-историческом контексте русско-еврейских отношений.
Книга посвящена раскрытию затененных страниц жизни Максима Горького, связанных с его деятельностью как декларативного русского филосемита: борьба с антисемитизмом, популяризация еврейского культурного наследия, другие аспекты проеврейской активности писателя, по сей день остающиеся terra incognita научного горьковедения. Приводятся редкие документальные материалы, иллюстрирующие дружеские отношения Горького с Шолом-Алейхемом, Х. Н. Бяликом, Шолом Ашем, В. Жаботинским, П. Рутенбергом и др., — интересные не только для создания полноценной политической биографии великого писателя, но и в широком контексте истории русско-еврейских отношений в ХХ в.
Биография Марка Алданова - одного из самых видных и, несомненно, самого популярного писателя русского эмиграции первой волны - до сих пор не написана. Особенно мало сведений имеется о его доэмигрантском периоде жизни. Даже в серьезной литературоведческой статье «Марк Алданов: оценка и память» Андрея Гершун-Колина, с которым Алданов был лично знаком, о происхождении писателя и его жизни в России сказано буквально несколько слов. Не прояснены детали дореволюционной жизни Марка Алданова и в работах, написанных другими историками литературы, в том числе Андрея Чернышева, открывшего российскому читателю имя Марка Алданова, подготовившего и издавшего в Москве собрания сочинений писателя. Из всего, что сообщается алдановедами, явствует только одно: писатель родился в Российской империи и здесь же прошла его молодость, пора физического и духовного созревания.
Авторы обратились к личности экс-президента Ирака Саддама Хусейна не случайно. Подобно другому видному деятелю арабского мира — египетскому президенту Гамалю Абдель Насеру, он бросил вызов Соединенным Штатам. Но если Насер — это уже история, хотя и близкая, то Хусейн — неотъемлемая фигура современной политической истории, один из стратегов XX века. Перед читателем Саддам предстанет как человек, стремящийся к власти, находящийся на вершине власти и потерявший её. Вы узнаете о неизвестных и малоизвестных моментах его биографии, о методах руководства, характере, личной жизни.
Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.
Патрис Лумумба стоял у истоков конголезской независимости. Больше того — он превратился в символ этой неподдельной и неурезанной независимости. Не будем забывать и то обстоятельство, что мир уже привык к выдающимся политикам Запада. Новая же Африка только начала выдвигать незаурядных государственных деятелей. Лумумба в отличие от многих африканских лидеров, получивших воспитание и образование в столицах колониальных держав, жил, учился и сложился как руководитель национально-освободительного движения в родном Конго, вотчине Бельгии, наиболее меркантильной из меркантильных буржуазных стран Запада.
Результаты Франко-прусской войны 1870–1871 года стали триумфальными для Германии и дипломатической победой Отто фон Бисмарка. Но как удалось ему добиться этого? Мориц Буш – автор этих дневников – безотлучно находился при Бисмарке семь месяцев войны в качестве личного секретаря и врача и ежедневно, методично, скрупулезно фиксировал на бумаге все увиденное и услышанное, подробно описывал сражения – и частные разговоры, высказывания самого Бисмарка и его коллег, друзей и врагов. В дневниках, бесценных благодаря множеству биографических подробностей и мелких политических и бытовых реалий, Бисмарк оживает перед читателем не только как государственный деятель и политик, но и как яркая, интересная личность.