«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - [115]
Впоследствии Немухин очень расстраивался, вспоминая об этом «дружеском» обмене, он чувствовал себя униженным, да и за товарищей своих было обидно: уж больно круто их по молодости лет, нищете и наивности западные благодетели порой обирали.
Со смертью Юлии Ивановны Лозбеков сначала раскис, затем пожух, потом оправился – нашел себе какую-то довольно молодую бабенку и вдруг напрочь исчез. И никто о нем ничего больше не знал – ни Ситников, ни Костаки, ни хронист московского авангарда всеведущий Талочкин. Был художник и нет его больше, весь вышел, растворился в небытии. Но фамилия-то осталась и заполнила собой маленький клочок пестро-узорчатого пространства в новой мифологии, что зовется «сказанием об андеграунде».[143]
Не зря же Андрей Игнатьев в своих беседах-посиделках настоятельно советовал слушателям присмотреться к мифу, где обычные для самых разных субкультур негативные оценки – «нищета», «безродность» или «нагота» выступают в качестве знаков некоей виртуальной власти, а их носители – как представители элиты.
Вот, скажем, Анатолий Зверев. Он же работал исключительно по вдохновению, от случая к случаю, и как бы «левой ногой». Притом норовил не столько художником, сколько философом себя заявлять. Целую систему «противостояния безумствам жизни для индивидуума, обитающего в костном обществе», разработал. При этом, как положено истинному гению андеграунда, олицетворял он собой и «нищету», и «наготу», и «бесприютность». Благодаря наличию подобных знаков виртуальной власти превратился бродячий художник Зверев в московского Толю Блаженного – харизматическую личность, упорно мифологизируемую почитателями еще при жизни, а уж после кончины – и подавно.
Когда, покончив с абстракционистами, решил я заняться «фантастическим» искусством, то Ситников посоветовал мне непременно работы Зверева разыскать. Они, по его мнению, относились к разряду фантастического экспрессионизма.
Однако с добыванием картин Зверева по началу возникли затруднения. Дело в том, что Анатолий Зверев мастерской своей не имел, определенного местожительства тоже, и по большей части пребывал в состоянии возбужденного подпития. Лимонов Зверева не любил: «Анатолий Зверев мне не нравился. Опасный человек. Пьешь и не знаешь, не даст ли он тебе в следующую минуту камнем по голове. Все пили, чистеньким никто не был, но именно Зверев производил впечатление мрачного, неприятного человека, а я чувствую людей!»
Зверев тоже людей чувствовал и умел ими манипулировать, недаром был он всюду желанным гостем и всеми – от электриков-алкашей до академиков разных наук, привечаем. В московском андеграунде он был «Личность», тогда как Лимонов – скорее «казус». Лимонова Зверев явно чурался. При случайных встречах с ним выказывал себя мрачным угрюмцем. В разговорах имени Лимонова не произносил, а характеризовал его не иначе как «эта сука».
Про Зверева рассказывали всяческие легенды: будто работать он может только на бумаге и всегда без подготовки, спонтанно, из женщин любит только старух, всегда боится «заразы» и пьет все, что горит. Работы свои Зверев якобы не хранит, а разбрасывает где попало: дарит симпатичным людям, продает за бутылку или на курево меняет. К тому же он еще и замечательные стихи пишет. Истинно русский гений!
Считалось, что Немухин Звереву первый друг, потому я решил его в мастерской Немухина поискать. Немухин встретил меня хмуро. Он мучился с похмелья, но одному пить не хотелось. На мой вопрос: не обретается ли у него «Зверь»? – Немухин с досадой ответил:
– Нет его здесь. Был да весь вышел. Уже неделю как не заходит. А то ведь месяцами живет. Впрочем, не только у меня. У него по всей Москве лежбища имеются. И ведь какую моду взял: всегда заявляется как снег на голову! Да еще порой обделается весь по пьяной несдержанности. Придет и скулит в дверях: «Старик, что же это такое может быть? Как это получилось-то, а, старик?»
Я его на кухне в корыто с водой сажаю, чтобы отмок.
Он у меня, можно сказать, что и столуется. Если в трясучке, то сразу же просит, чтобы я ему щей налил. Это у него от крестьянства привычка такая – как что, так щи горячие хлебать. Он родом из Тамбовской губернии. Там, при усмирении какого-то крестьянского восстания, в дом к ним солдатики гранату бросили. Папашу насмерть прибило, а его, маленького пацана, контузило. Оттого он такой странный и есть. Впрочем, возможно, что ему от гранаты взрывчатая экспрессия передалась.
Ну что, давай маханем «по полоске», как Зверев говорит. У меня тут коньячный напиток имеется, ни разу не пробовал. Мы выпили и заели бодрящий сивушный привкус напитка краковской колбасой, которую Немухин аккуратно порезал толстенькими колечками. Затем выпили и по второй «полоске». Немухин оживился, закурил и, всматриваясь в свою недописанную картину, задумчиво сказал:
Вниманию читателя предлагается первое подробное жизнеописание Марка Алданова – самого популярного писателя русского Зарубежья, видного общественно-политического деятеля эмиграции «первой волны». Беллетристика Алданова – вершина русского историософского романа ХХ века, а его жизнь – редкий пример духовного благородства, принципиальности и свободомыслия. Книга написана на основании большого числа документальных источников, в том числе ранее неизвестных архивных материалов. Помимо сведений, касающихся непосредственно биографии Алданова, в ней обсуждаются основные мировоззренческие представления Алданова-мыслителя, приводятся систематизированные сведения о рецепции образа писателя его современниками.
Марк Уральский — автор большого числа научно-публицистических работ и документальной прозы. Его новая книга посвящена истории жизни и литературно-общественной деятельности Ильи Марковича Троцкого (1879, Ромны — 1969, Нью-Йорк) — журналиста-«русскословца», затем эмигранта, активного деятеля ОРТ, чья личность в силу «политической неблагозвучности» фамилии долгое время оставалась в тени забвения. Между тем он является инициатором кампании за присуждение Ивану Бунину Нобелевской премии по литературе, автором многочисленных статей, представляющих сегодня ценнейшее собрание документов по истории Серебряного века и русской эмиграции «первой волны».
Настоящая книга писателя-документалиста Марка Уральского является завершающей в ряду его публикаций, касающихся личных и деловых связей русских писателей-классиков середины XIX – начала XX в. с евреями. На основе большого корпуса документальных и научных материалов дан всесторонний анализ позиции, которую Иван Сергеевич Тургенев занимал в национальном вопросе, получившем особую актуальность в Европе, начиная с первой трети XIX в. и, в частности, в еврейской проблематике. И. С. Тургенев, как никто другой из знаменитых писателей его времени, имел обширные личные контакты с российскими и западноевропейскими эмансипированными евреями из числа литераторов, издателей, музыкантов и художников.
Книга посвящена истории взаимоотношений Ивана Бунина с русско-еврейскими интеллектуалами. Эта тема до настоящего времени оставалась вне поле зрения буниноведов. Между тем круг общения Бунина, как ни у кого другого из русских писателей-эмигрантов, был насыщен евреями – друзьями, близкими знакомыми, помощниками и покровителями. Во время войны Бунин укрывал в своем доме спасавшихся от нацистского террора евреев. Все эти обстоятельства представляются интересными не только сами по себе – как все необычное, выходящее из ряда вон в биографиях выдающихся личностей, но и в широком культурно-историческом контексте русско-еврейских отношений.
Книга посвящена раскрытию затененных страниц жизни Максима Горького, связанных с его деятельностью как декларативного русского филосемита: борьба с антисемитизмом, популяризация еврейского культурного наследия, другие аспекты проеврейской активности писателя, по сей день остающиеся terra incognita научного горьковедения. Приводятся редкие документальные материалы, иллюстрирующие дружеские отношения Горького с Шолом-Алейхемом, Х. Н. Бяликом, Шолом Ашем, В. Жаботинским, П. Рутенбергом и др., — интересные не только для создания полноценной политической биографии великого писателя, но и в широком контексте истории русско-еврейских отношений в ХХ в.
Биография Марка Алданова - одного из самых видных и, несомненно, самого популярного писателя русского эмиграции первой волны - до сих пор не написана. Особенно мало сведений имеется о его доэмигрантском периоде жизни. Даже в серьезной литературоведческой статье «Марк Алданов: оценка и память» Андрея Гершун-Колина, с которым Алданов был лично знаком, о происхождении писателя и его жизни в России сказано буквально несколько слов. Не прояснены детали дореволюционной жизни Марка Алданова и в работах, написанных другими историками литературы, в том числе Андрея Чернышева, открывшего российскому читателю имя Марка Алданова, подготовившего и издавшего в Москве собрания сочинений писателя. Из всего, что сообщается алдановедами, явствует только одно: писатель родился в Российской империи и здесь же прошла его молодость, пора физического и духовного созревания.
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.