На лосях - [7]

— Интересные были времена, — мечтательно промолвила девушка. — Лука Федосеевич так убедительно рассказывал о Полюде: послушаешь и поверишь, что такой был на самом деле. А ведь если так, то это был обыкновенный, как и мы, человек?

— Ну, не совсем уж обыкновенный, — возразил объездчик, — коли народ его в своей памяти увековечил. Впрочем, такие выдающиеся люди и сейчас есть. Я вот с детства помню своего дядю, матроса с крейсера «Варяг». Был он тогда здоровенным детиной. Я по сравнению с ним что? Крошка! Силищу и храбрость имел отменную, один на медведя хаживал с рогатиной. И вот как начнет он о бое под Чемульпо рассказывать — дух занимает! Кажется, что ни матрос, то богатырь! Да и чем не богатыри?

— А ведь и верно! — воскликнула Наташа. — Илья Муромец с товарищами заставы богатырские держали у южных степных рубежей, Полюд — здесь, а матросы «Варяга» — на Тихом океане. Все богатыри! И обо всех былины или песни сложены. Хотелось бы увидеть вашего дядюшку. Жив он?

— А что ему сделается? Живет — не тужит, персональную пенсию получает. Восемьдесят лет старику стукнуло, а он до сих пор браво выглядит. Увидеть же его ничего мудреного нет — живет-то ведь он в Покче. А вот, кажется, и сама она! Легка на помине.

Из-за увала вырастало большое село, чуть ли не на километр растянувшееся вдоль тракта и колвинских обрывов. Село… А когда-то это была столица Перми Великой, древнейший город, резиденция великопермского князя, вассала Москвы. Такую роль Покча играла до 1535 года, когда сильнейший пожар уничтожил селение, после чего первенство перешло к Чердыни.

Вдоль улиц бесконечными шпалерами вытянулись почерневшие от времени дома, рубленные из кондового леса. Виднелось несколько старинных кирпичных зданий. Во всем чувствовалось, что это не совсем обычное село. До Октября здесь безраздельно владычествовали купцы-хапуги, несказанно наживавшиеся на грабительской торговле с Печорой. На баснословных барышах, как на дрожжах, выросло на месте захудалой деревеньки крепкое купеческое село, пригород торгашеской Чердыни. Но купцы-живоглоты ушли в небытие; и в Покче, как и всюду, бьет ключом трудовая колхозная жизнь.

Лавируя между жатками, тракторами и другими машинами, которыми была заставлена улица, путешественники вышли на тихую приречную окраину и остановились возле одного из домов. Через минуту после того, как Семен Петрович исчез в воротах, на крыльцо вышел широкоплечий бородач:

— Заходите, гостюшка! — И, повернувшись к воротам, крикнул: — Чего это ты, Семен, оставил ее на улице?

Пока пережидали начавшуюся непогоду и закусывали, Яков Филиппович, Вологжанин-дядя, рассказывал о «Варяге». Сначала было старый матрос скромничал, да и не мастак был к тому же рассказывать, однако вскоре разошелся; и Наташа услышала и о тяжелой службе в царском флоте, и о бое с японской эскадрой, и о том, что имя «Варяг» дано вновь построенному советскому крейсеру.

— Возродился наш корабль — нет ему смерти! — закончил старик, улыбаясь добродушными глазами и поглаживая рукой широкую бороду.

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Погода разгулялась, и, распрощавшись с ветераном-моряком, путешественники покинули Покчу. Тракт по-прежнему часто выходил на крутоярье Колвы, с которого открывалась все та же панорама заречных далей с плывущим над ними силуэтом Полюда. Но большей частью дорога вела через стройные чистенькие сосняки с белоснежным моховым ковром, изредка сменяемые тяжеловесной зеленью ельников и пихтачей. К концу дня с лесного увала открылся вид на какое-то село. И хотя путники все время руководствовались картой, все же появление селения было так внезапно и, самое главное, так живописны были домики, разбежавшиеся амфитеатрами по склонам долины, что оба поневоле замедлили шаг, а затем и остановились полюбоваться.

— Вильгорт, — произнес объездчик…

В следующем селе — Камгорте — решили заночевать. А наутро, переправившись на пароме через Кол-ву, двинулись дальше. Тракт шел по обширнейшим болотам. Всюду, насколько хватал глаз, простиралась абсолютно плоская болотистая равнина, покрытая коврами мхов, жестколистной брусникой, сизоватой голубикой, цепкими плетями клюквы, сосняком, большей частью тощим и мелким. Эта огромная низина, протянувшаяся на десятки километров, представляла собой неправильный треугольник, с запада ограниченный высоким колвинским яром, с северо-востока Осажденный Полюдовым кряжем и заканчивавшийся где-то далеко на юге за рекой Вишерой. Местность походила на гигантскую чашу с высокими краями.

Двигались не спеша. То и дело останавливались на отдых, и Наташа, пользуясь этим, бродила по болоту, собирая ягоды.

— Бруснику тут можно граблями грести, — пошутила девушка, высыпая очередной котелок ягод в ведро.

Вдоль тракта то и дело попадались карьеры, из которых когда-то брали на полотно дороги грунт. В обрывах карьеров был хорошо виден темно-желтый, как корка апельсина, песок.

— На песке — и экое болотище держится, — удивился Семен Петрович. — Обычно где песок, там сушь.

Но ничего удивительного в этом не было. Вода пропитала песок до отказа — стекать ей было некуда. Несколько десятков тысяч лет назад откуда-то с гор Полярного Урала, а может быть и с самой Новой Земли, полз на Прикамье ледник в несколько километров толщиной. Здесь, у Чердыни и южнее, ледник таял и оставлял после себя массу глины, песка, щебня, валунов. Когда огромные массы льдов начали отступать на север, стали образовываться колоссальные водные потоки. С небывалой энергией они устремились к югу, захватывая с собой все, что ледник принес на своей широкой спине: глину, песок, гравий. И вот один из таких потоков встретил на своем пути громадное озеро, располагавшееся между нынешней Чердынью и Полюдовым кряжем. Вода сразу же потеряла всю свою силу; гравий в первую очередь, а за ним и песок начали осаждаться. Глина же, пройдя через озеро вместе с водными массами, уносилась дальше. В конце концов озерная котловина была забита песком до предела и превратилась в плоскую как доска равнину.