На литературных перекрестках - [43]

Шатаюсь на базар, влюблен в глаза верблюда, —

Какая красота горбатому дана!

Мне часто кажется — из глаз выходит Будда,

С ним кротко мудрая монашка — тишина.

Если не ошибаюсь, именно в тот приезд Ерошин впервые подробно рассказал мне о своем тяжелом детстве и юности.

— У меня жизнь была каторжная, — говорил он, — злее и не придумаешь. Батька — бедняк, на селе бедней его и не было никого, кусочки по дворам собирать приходилось. Наши деревенские на отхожий промысел ходили торф грузить, меня отец тоже послал, как я подрос немного. Тяжело было, терпел-терпел да и сбежал потихоньку в Москву. Говорили, что там рай, а оказалось — такой же мед, как и в деревне. В булочную поступил «мальчиком» баранки на мочало нанизывать, а потом ваксой и сапожными шнурками торговал. Половым в трактире работал и «газетчиком» был. Старые журналы наберешь и продаешь, как новые, за полцены. Простой читатель не разбирался, хорошо брал, думал — ворованные из типографии. Жульничество, конечно, но кормиться надо было.

Он допил кумыс и вопросительно посмотрел на меня:

— Возьмем еще кувшин? Такого напитка в Новосибирске не найдешь ни за какие деньги.

И продолжал рассказывать, увлекшись воспоминаниями:

— Помню, в тринадцатом году приехал в Питер, никого здесь не знал, земляков не было, голову приткнуть негде. На Николаевском вокзале почти неделю ночевал, залезешь под скамейку, узелок под голову и спишь, как богатый. Потом жандарм поймал: «Чтоб я тебя, сукинова сына, здесь больше не видел, иначе по этапу на родину пойдешь!» Слава богу, легко отделался, дал он мне подзатыльника и отпустил. Люди мне хорошие попадались. Дворник на Невском, душа добрая, выручил. Свел с одним хозяйчиком, тот средство против крыс и тараканов сам изобрел; добрый человек, решил помочь. Вперед товар и сундучок дал бесплатно, а главное — койку сдал дешево. Чай утром и вечером, разумеется, без закуски. Тут я вздохнул! Иногда даже полтину в день заработаешь, а двугривенный довольно просто. Деньги тогда какие были? Фунт черного хлеба — копейка. А белого в деревне я и не ел никогда. Обедал в чайных, там много дешевле, чем в трактире, а газеты и журналы тоже бесплатно читать можно было. Чайная для меня вроде гимназии была. Я ведь в церковно-приходскую школу всего две зимы ходил.

— А стихи давно писать начал?

— Еще в деревне, когда пастухом был, иду и складываю про себя, вроде как пою. Даже сам не знал, что это стихи. Записывал их поначалу все подряд, в одну строчку. Потом, когда в чайной начал читать журналы, обратил внимание, что поэты их пишут столбиком. Но обязательно на конце каждой строчки рифма получается. Тогда я первое стихотворение тоже столбиком написал и в «Правду» отнес. Еремеев похвалил.

…Приезд в Семипалатинск «правдиста», постоянного сотрудника «Сибирских огней», для начинающих поэтов был, конечно, событием. Стихи Ивана Евдокимовича Ерошина, опубликованные в сборнике «Переклик», изданном Сибгосиздатом, читали многие. Он выступал на собрании литературного объединения, беседовал с молодежью, прочитал целую лекцию о том, что следует знать начинающим поэтам.

Я вспомнил наши прежние встречи и подивился его широкому кругозору. С восторгом цитировал Ерошин строфы персидского классика Саади.

Через четыре года я встретил Ивана Евдокимовича в Новосибирске, где литературная жизнь била ключом. В ожесточенной борьбе неистовые литераторы не брезговали никакими средствами. Под сильное подозрение был взят рапповскими критиками роман Михаила Шолохова «Тихий Дон». Вместе с Сергеем Есениным и Петром Орешиным бывшего «правдиста», пролетарского поэта Ивана Ерошина поспешили зачислить в разряд «кулацких поэтов». Этот ярлык вынудил Ивана Евдокимовича покинуть Сибирь, но не помешал в 1929 году выпустить в Москве книжку стихов «Синяя юрта». В ней добрая половина была посвящена песням Алтая, подкупающим читателя предельной лаконичностью, свежестью и самобытностью.

Найдя свой творческий почерк, Ерошин продолжал работать, забираясь в самые глухие уголки Горного Алтая. Нередко он приезжал в Москву, его знали во многих редакциях, но печатали мало, хотя и уважали как талантливого поэта.

Помню, он принес в «Красную новь» стихотворение «На посадку тополя». Оно уже было опубликовано, но Всеволод Иванов, ведавший в журнале отделом поэзии, все же решил его напечатать. Я показал корректуру главному редактору А. А. Фадееву. Он взглянул на фамилию автора, улыбнулся:

— А… Ваня Ерошин!

И стал читать:

Благоговейно мягкою землей

Я засыпаю корни молодые,

И радость ясная и тихий свет

Взволнованную душу обнимают.

Как будто бы родное мне дитя,

Уснувшее с игрушкою в руках,

С улыбкой нежной бережно беру

И в колыбель кладу, и покрывалом

Смягчаю свет, и удаляю звуки

— Крепко! — искренне одобрил он и подписал корректурный лист.

Владимир Яковлевич Зазубрин посоветовал автору послать книгу стихов «Синяя юрта» Ромену Роллану. Ерошин знал, что Роллан не владеет русским языком. Поймет ли французский писатель алтайские примитивы? Зазубрин успокоил:

— У Роллана жена русская, человек тонкого вкуса, она сумеет ему перевести. Он почувствует в ваших стихах и солнце, и краски, и запах алтайских цветов. Не беспокойтесь!