На литературных перекрестках - [42]

Заслуженная артистка Казахской ССР Макен Байзакова недавно рассказала мне любопытные подробности, проливающие свет на любовь ее отца Исы к Бике.

— В Омской области проживает Шамке Абельдинов, старый друг акына. В тысяча девятьсот тридцать первом году Иса приехал в аул, где жил Абельдинов. Весть о его появлении собрала всех жителей. Желая доставить почетному гостю приятное, Шамке запел «Куралай-Слу». Он успел пропеть только половину поэмы, как Иса вырвал у него домбру и закончил песню сам.

— Это что-то новое! — удивился Шамке. — В твоей поэме этих слов нет. Не так ли?

— Да, этих слов нет, — согласился Иса, возвращая домбру. — После я тебе все объясню.

Когда они остались наедине, Иса сказал:

— Я слушал, как ты пел про Куралай, и вспомнил Бике. Она возникла передо мной, как живая. Ведь поэму я начал писать, когда увидел ее и полюбил. Твоя песня напомнила мне мою неудачную любовь. Я до сих пор не могу забыть Бике и никогда не забуду.

Мне не пришлось видеть Александра Викторовича Затаевича, сохранившего для потомков пять мелодий Исы. В своем труде он расценил Байзакова как «образец талантливого казахского самородка. Его стихотворные импровизации на заданную тему из публики или просто на брошенное оттуда восклицание — вызывало на моих глазах удивление и восторги не только широкой аудитории, но и отдельных серьезных и компетентных ценителей».

Мой друг доктор искусствоведения Борис Григорьевич Ерзакович рассказывал:

— Иса Байзаков принимал активное участие в создании первых музыкальных спектаклей. Его песни, поэтические и инструментальные импровизации и поныне бытуют в народе, как безымянное творчество. Многие его мелодии творчески использованы казахскими композиторами в операх. Напетая им народная песня «Гакку» вошла впоследствии без каких-либо изменений в оперу «Кыз-Жибек», стала популярной по всему Советскому Союзу.

Мухтар Ауэзов высоко ценил импровизаторское творчество Исы, исключительно интересное и редкое, заслуживающее глубокого уважения и похвалы современников.

Иса Байзаков, выдающийся поэт-импровизатор, музыкант, артист вошел в историю советской литературы как первый акын, проложивший путь от устной поэзии к письменной. Его поэмы «Красавица Куралай», «Сказки пастуха», «В предгорьях Алтая», «Кавказ», «Акбопе» ждут своего вдумчивого переводчика на русский язык.

ПОЭТ-ПРАВДИСТ

Ивана Ерошина я впервые увидел в редакции дореволюционной «Правды» в четырнадцатом году. Он деловито сбросил со спины зеленый ящик и протянул Константину Степановичу Еремееву две странички, вырванные из ученической тетради. В тот день я узнал, что Ерошин — поэт, а торгует средствами для уничтожения крыс. В памяти от этой встречи остались пышные, слегка вьющиеся волосы и серые с голубизной радостные глаза юноши, похожего на некрасовского коробейника.

Стихи Ерошина я читал в «Правде». Как и многие поэты-правдисты, он посещал Народный дом графини Паниной, где в «вечерних классах» училась рабочая молодежь, самая передовая и талантливая в то время в Петербурге. При доме существовал первый в России дореволюционный театр для рабочего зрителя, созданный известными артистами П. Гайдебуровым и Н. Скарской, родной сестрой Веры Комиссаржевской. «Вечерние классы», выступления видных лекторов-марксистов и необычный театр привлекали передовую молодежь.

Война помешала Ивану Ерошину поступить в «вечерние классы»: его мобилизовали в армию.

Вновь я встретился с ним спустя пять с лишним лет в Омске в общежитии сотрудников редакции «Советской Сибири». Доброволец-красноармеец, он пришел в Омск с политотделом Пятой армии, разгромившей Колчака. Здесь Ерошин и остался работать в редакции газеты «Советская Сибирь». К нему очень душевно относился редактор Емельян Ярославский, сотрудники полюбили его за тихий нрав, и в Сибири рязанский поэт обрел вторую родину.

У меня на столе лежит первый номер журнала «Сибирские огни», выпущенный в 1922 году. В нем три статьи Емельяна Ярославского, первая повесть Лидии Сейфуллиной «Четыре главы», рассказ Феоктиста Березовского «Варвара» и стихи Ивана Ерошина:

Опять зовут стада, деревни,

Под вдовьим трауром поля,

И тайной властной, тайной древней

Неизреченная земля.

Лицо туманами умою,

Землей и травами утрусь,

Пойду проселочной тропою

Читать зарю и слушать Русь.

«Проселочной тропою» Иван Ерошин исходил дороги Сибири и Казахстана, восхищаясь народной мудростью и народными песнями встречных людей. Он ночевал с охотниками в таежных избушках, в юртах казахов, с рыбаками в шалашах, на пасеках у кержаков, а зачастую и под открытым небом у костра. С котомкой за плечами пробирался звериными тропами от заимки к заимке, поднимался в седле с проводником, переваливая белки гор.

Ерошин заглядывал ко мне в Усть-Каменогорск, появляясь всегда неожиданно и еще неожиданнее исчезая.

В памяти моей осталась встреча в Семипалатинске летом 1923 года. Он приехал с легким чемоданом, сильно потертым, где хранилось все его имущество — смена белья, рукописи и толстый том Пушкина. Овчинную поддевку, папаху и валенки он оставил на хранение в деревне. Остановился он у меня и прожил почти полмесяца. Мы ходили с ним по базару, его тянуло к каравану верблюдов, приходивших с огромными тюками шерсти из-за Иртыша. Потом мы шли в кумысню, занимали свободный столик, и здесь Ерошин читал строчки задуманного стихотворения «Утраты»: