На Лиговке, у Обводного - [28]

Но перегрузка сказывалась, и стоило кому-нибудь шевельнуться, как «непотопляемый» легко, но опасно кренился. Тогда брови у Федосеича хмурились. Виктору лежать на узком носу было неудобно — одна нога висела над водой, и он все искал удобное положение.

— Не елозь, — ворчал Федосеич. — Замри.

Сват не без страха смотрел, как вода бежит вровень с бортом и журчит возле уха, вот-вот переплеснется в челн. Приближался мост. Он нависал огромной, серобетонной аркой.

— Хохма тут у меня была, — сказал сват. — Это еще до войны, когда паром здесь ходил. Только-только «ЗИС-101» появился. Длинный такой, тяжелый, кузов как броневик. Сухопутный крейсер на колесах. Однажды мой дружок в переплет попал. Подвернулась ему на полном ходу лошаденка пугливая. Скок на дыбы поперек дороги, а в телеге тетка, от страха вожжи выпустила. Что делать? В телегу бить — тетке с лошадью смерть верная. Под откос лететь вверх тормашками? Машину разобьешь. Пожалел приятель тетку и сиганул под откос. Через крышу перевернулся, на колеса встал и пошел своим ходом дальше. Хорошая машина была. Новинки на ней всякие — часы, зажигалка, а главное — радиоприемник. По тем временам шедевр техники. Редкость. В городах не у всех было. Последние известия на улицу ходили слушать. Под громкоговорителями толпой стояли.

Лодка прошла под мостом, окунулась в его прохладную тень. Мост гулко отозвался на треск мотора.

— …Так вот, — продолжал сват. — Понесла меня тогда нелегкая шоферская судьбина на таком вот «зиске» в эту глухомань по делам службы. Вез двух ответственных товарищей по срочному делу. Помню, добрались сюда, — сват показал на берег, — под утро, только-только засветлело. Над водой туман клочьями. Дорога уперлась в воду. На воде паром. Через реку трос стальной, взъерошенный — вот и вся техника. На берегу шалаш, костерок догорает. Из шалаша ноги торчат — ступни босые, пальцы врозь.

«Эй, — кричу, — паромщик!»

Вместо ног голова высунулась вот с такой бородой — да как зевнет на всю речку:

«Ково таку рань принесло?»

И лезет из шалаша кто-то лохматый, волосатый, как леший. Перекрестился, за пазухой почесал. Рубаха домотканая, штаны посконные, обтрепанные.

Сват вдруг замолчал, что-то вспоминая.

— Виктор! — окликнул он. — Ты знаешь, что такое посконные штаны?

— Чего? — приподнял голову тот. — Какие штаны?

— То-то вот и оно… — проговорил сват.

— Они теперь в лавсанах ходят, — крикнул Федосеич, перебивая звук мотора.

Сват откинулся на спину, посмотрел в небо. Оно по-вечернему теряло голубизну.

— Так что случилось-то? — спросил Виктор.

— А вот что… Уставился паромщик на мой автомобиль и говорит:

«Эва кака громадина! Впервой такую вижу. Иной раз грузовики перевожу, это верно, а такого не доводилось. Наши мужички-колхознички все больше на телегах. — Вытащил из штанины кисет, свернул самокрутку, кивнул на паром: — Ну, залазь».

Загнал я машину, дед взялся за колесо с тросом — и поехали. Дед колесо крутит и все на машину поглядывает.

«Стекла-то в ней сколько. Как в хорошей избе».

Пассажиры мои с холодка продрогли, говорят старику:

«Дай-ка мы покрутим».

Дед рад стараться. Бросил колесо — и к машине. Я думаю: дай его потешу — и включил приемник. Он как даст марш на всю катушку. Над рекой так и загремело. Барабаны бьют, трубы гудят. Дед отшатнулся, перекрестился.

«Царица небесная! — Потом притопнул ногой да как закричит: — Ах, мать твою босоногую! Каку хреновину большевики придумали. А ну, покажь, покажь, какая она из себя, эта радия?»

Сунул голову к приборной доске, а я ему и говорю: «Давай сам», — и показываю на ручку настройки.

Он брови сдвинул, насупился — дескать, как бы чего не вышло? А все же за ручку — хвать. Я кричу: «Крути!»

Он как крутанет, динамик как взревет — тут тебе и музыка, и голоса разные, и песни. Обрадовался дед.

«Ать ведь как лихо! По всей речке слышно. Куда там твоя гармошка. — И все удивляется: — Каку хреновину придумали?» Потом уставился на свои пальцы. А они у него как клешни — кривые, заскорузлые, от махорки желтые. Сначала мне невдомек было — чего он на них уставился? А он на них удивился, на свои пальцы. Оказывается, они не только паромное колесо крутить могут.

Река становилась все шире, далеко разошлись берега. Вдруг челн колыхнулся, чуть не черпая воду. Витька вскочил на колени и задрал в небо руку.

— Во! Во сколько их.

— Тише! — рявкнул Федосеич. — Черт! Чуть не перевернулись. — А сам жадным взглядом смотрел куда-то в сторону.

Сват сразу и не сообразил, в чем дело, и, только приглядевшись, понял — над дальними кустами летели утки. Вытянув длинные шеи, сильно и быстро махая крыльями, они то клубились в стайку, то растягивались в ниточку, то строились треугольником. Вылетев на открытое место, дружно плюхнулись на воду, треща крыльями и поднимая брызги.

— На кормежку собираются, — сокрушался Федосеич. — Эх, опаздываем, — и поглядывал на солнышко. Оно скатилось совсем низко, и по воде тянулись предвечерние тени.

Но вот и островок. Стена желтого тростника. Но Федосеич знал прогалинку, и челн, как игла, проскочив сквозь камыш, ткнулся в сырой берег. Вытащили груз, собрали ружья, опоясались патронташами.