На Лиговке, у Обводного - [29]

— Сват, — распоряжался Федосеич, — дуй по тропинке до старой коряги. Найдешь? Твое место. Виктор! К большому шалашу. Да смотри, куда стреляешь. Прошлый раз чуть глаза не выхлестал.

Сват дошел до старой коряги. Солнце закатилось, под ногами чавкала сырая земля. Со свистом пролетели утки. Он бабахнул им вслед. На реке монотонно жужжал подвесной моторчик. Он, наверное, был слабенький, а лодка большая, тяжелая, двигалась медленно. Казалось, звук подолгу стоит на месте.

После охоты развели костер, разлеглись на сухом тростнике и принялись за ужин. Взошла луна, и на кустах ракитника отчетливо засеребрились длинные листочки.

— Хорошо-то как… — проговорил сват, отставляя пустую кружку. И, помолчав, добавил мечтательно: — Самый лучший санаторий — охотничий костер. А дом отдыха — стог сена. Вот уйду на пенсию — и тогда…

— Дядя Миша, — поинтересовался Виктор. — А какая у тебя будет пенсия?

— Да думаю, что на полную мерку натяну.

— Это за что же? — поинтересовался Федосеич. — Не больно-то ты в городе изломался, чтоб тебе сотнягу с лишком платить. Подумаешь, дело — интуристов на автобусе по музеям возить.

— Позавидовал, — отозвался сват. — Я пока до этого автобуса добрался — в глазах не раз темнело. Потрещали мои косточки. В первую пятилетку что у нас было? Какая техника? Тачка деревянная — две ручки на одном колесике. Сколько я на ней земельки из котлованов выкатил? Погорбатились в свое время. Вот дотяну до пенсии, переберусь в деревню. На заслуженный отдых.

Федосеич помолчал. Подкинул в костер дров, стало светлее.

— Та-ак… — сказал он. — Это хорошо. От городской жизни в деревенскую тишину. А нам из деревни куда со своим заслуженным отдыхом? Получается — где стоишь, там и сядешь?

— Во! — оживился Виктор. — Идея. А вы махнитесь, так на так. Дом в деревне — квартира в городе.

Федосеич усмехнулся:

— Это мне-то в город? Милиция не пустит. Прописки нет. Да и зачем мне эта квартира? Что с ней делать? Сидеть на девятом этаже, как в скворешне? Лифт испортится — и до скворешни не доберешься. — Федосеич замолчал и повел носом, принюхиваясь. — Кто горит? — спросил он.

Горел Виктор. Выскочил из костра уголек на штанину. Пожар затушили, посмеялись над Виктором, над прожженными штанами. Вдруг сват расхохотался.

— Ты чего? — удивился Федосеич.

— Да вот… Вспомнилось. Давно это было. — Сват даже головой покрутил. — Был я тогда вроде вот Витьки. Пожалуй, и помоложе. Тоже думал, что я пуп земли. Курсы шоферов кончил, ну и думал, что всего достиг. Послали меня в пожарную команду. Прихожу. Начальник команды — брандмейстер, усы вот такие, от уха до уха. Оглядел меня, вижу, не очень я ему понравился. Ему бы постарше, с опытом, а тут мальчишка. Подергал брандмейстер себя за усы, а что сделаешь? Вот, говорит, твоя машина. «Трубный ход» называется. Это значит: вьюшки с рукавами, насос-качалка, лестницы-штурмовки, какие-то краны, тройники и пятеро пожарных — «топорники». Это те, которые в самое пекло лезут.

Ну, устроили мне проверочку — как я с машиной обращаюсь? Кто на ком ездить будет? Я на ней или она на мне? Брандмейстер секундомер в руки, свисток в зубы. Мы с лежаков соскочили, по столбам со второго этажа вниз, где машина стоит. У каждого свое дело: двое ворота распахнули, я — к рулю, двое — к заводной ручке мотор крутить. Ручка длинная, специальная, чтоб двоим ухватиться. «Семейной» называлась. Пятый, старший топорник, дядя Вася, от дежурного с адресом бежит. Ворота уже нараспашку, я газку прибавил, чтоб мотор ненароком не заглох, скорость врубил, жду, когда ребята на машину прыгнут. И случилось тут… Соскочила у меня нога с педали. А мотор чуть ли не на средних оборотах рванул машину вперед, только вьюшки с рукавами закрутились. Как ребята под машину не попали, не знаю. Дядя Вася с подножки посыпался, на поручне повис.

Выехали на улицу, ну, думаю, все!.. Отработал я в пожарной команде. Выгонят за такую езду. Дядя Вася говорит: «Хватит. Поворачивай обратно».

Подъехали к депо. Брандмейстер стоит, ус крутит и смеется:

«Как он из ворот-то вылетел?! А? — Это он про меня. — Как пуля. Вот это парень!»

Дядя Вася тоже похвалил. Я и ушам не верю. Не разобрались братцы-пожарники во мне. От лошадей поотвыкли, а к мотору еще не приспособились. Был автомобиль для них не то чтоб в диковинку, но вещь малопонятная.

— Подвезло вам, — согласился Виктор.

Сват пощурился на костер.

— Все-таки погорел я на этом пожарном деле, — сказал он.

— Это как же? — удивился Виктор.

Сват улыбнулся, точно вспомнил что-то приятное.

— Был один знаменитый тенор… «Куда, куда вы удалились…» Дамочки от него с ума сходили. Глазки под лоб, в ладошки хлопают: «Речковский! Речковский!» Летом по воскресеньям этот тенор в курзале пел. Курзал знаменитый. Там еще в царское время известный композитор из Европы выступал. Красавец, говорят, был. И волосы длинные, черные, как грива у вороного коня. Камердинер специально черного пуделя держал. Поклонницам композиторских волос прядки продавал. Курзал деревянный, и там дежурили на всякий пожарный случай. Пришла пора ехать и нашему «трубному ходу». Поехали. Дядя Вася говорит: «Нажми. К началу опаздываем». Я нажал. Подъезжаем — и верно. В зале полно, и тишина священная. А нам еще машину поставить к водоему, рукавов метров пятьдесят протянуть. Торопимся. Тоже хочется знаменитость послушать. Я сирену дал, на всякий случай, чтоб кто-нибудь под колеса не сунулся. Развернулся, осадил задним ходом, ребята с рукавами побежали. Вдруг стекла зазвенели, крик страшный, из окон народ прыгает. «Пожар! Пожар!» Вот, думаю, как мы вовремя поспели. Дядя Вася с ходу кричит: «Подать воду!» А сам, конечно, в курзал — что горит, где горит?