На крыльях мужества - [31]

Снова в строю

Вынужденное длительное отсутствие сразу же сказалось на технике пилотирования. Смогу ли я, хватит ли сил опровергнуть закон физики, о котором напомнил профессор в госпитале? Должен, во что бы то ни стало должен! Потому что живет еще фашизм с двумя глазами, который передо мной в неоплатном долгу за свои злодеяния. Но разве только передо мной? Разве не взывают к возмездию ребятишки, потерявшие родных и близких, расстрелянные старики, никому не причинившие зла, поруганные женщины, удушенные газом, тот комиссар и те офицеры, сгоревшие в застенке?

Закались, сердце, неземной ненавистью для грядущих боев! С мыслью о ней веди меня в бой!

Завтра начинаю летать самостоятельно. О моей трагедии пока знают лишь начальник штаба полка майор Спащанский, Кирток, Пушкин.

Кое-кто догадывается. Ну и пусть! Уже сделал несколько полетов.

С каждым днем машина становится все послушней. Сначала, когда выходил к посадочной полосе, обозначенной буквой "Т", Кирток "дирижировал" посадкой - указывал с земли флажком, куда подворачивать. Одни недоумевали, другие понимающе сочувствовали: "Человек вернулся из госпиталя. Кое-что подзабыл, вот, мол, и наверстывает..."

Позже с Николаем освоили такой сложный маневр, как "ножницы". Суть его заключалась вот в чем: пара штурмовиков, идущая чуть уступом по отношению друг к другу - ведущий немного выше ведомого, начинали меняться местами. Скажем, если ведомый идет справа сзади, то он переходил низом влево, а ведущий сверху вниз направо. Потом снова, но уже в обратном порядке. А поскольку маневр осуществлялся с креном, оба штурмовика все время видели хвосты друг друга и надежно прикрывали их. И все это на малой высоте.

В короткие минуты отдыха подсаживался к ребятам и расспрашивал их о боевых действиях под Харьковом, Красноградом, Полтавой, Кременчугом. Как губка, впитывал все новое, что появилось за время моего отсутствия в практике штурмовиков. И это было не просто любопытство.

Сразу к себе расположил командир второй эскадрильи Девятьяров Александр Андреевич, признанный мастер групповых атак. У него было чему поучиться. Его боевой хватке завидовали многие. Такие, как он, составляли становой хребет полка. Прежде чем стать летчиком, тот немало повидал в жизни: работал лесорубом, грузчиком угля, служил срочную, учился в механико-металлургическом вечернем техникуме. Как лучшего рабочего и члена партии завод рекомендовал Александра Девятьярова в летное училище.

Затем служба в Новочеркасске, в Ростове, совместная служба с Николаем Гастелло в тяжелом бомбардировочном полку, где тот был командиром корабля, а Александр старшим летчиком.

На фронт он попал лишь в августе 1942 года после окончания высших тактических курсов усовершенствования командиров авиационных эскадрилий.

По своему возрасту Девятьяров годился некоторым из нас в отцы и его авторитетно не только в полку, но и в дивизии называли Батей.

Много мы тогда переговорили и с младшим лейтенантом Смирновым.

Последний раз я участвовал с Алексеем в воздушном бою над Мерефой. Он тогда дотянул до своих, а меня сбили зенитчики. Но судьба круто обошлась с ним. Октябрьским утром 1943 года Алексей вылетел в составе третьей эскадрильи на штурм колонны бронетранспортеров и минометных позиций противника восточнее села Попелястое. Девятку "илов" вел Николай

Горобинский. "Ильюшины" набрали высоту и легли на боевой курс.

Над Днепром, плыли сплошные серые облака. В район цели добрались в точно назначенное время. Где-то рядом заухали зенитки, то выше, то ниже "илов" возникали хлопья разрывов. Зенитная артиллерия наращивала огонь, создавая перед самолетами сплошной заслон. Но Горобинский смело повел группу в атаку. Прорвав стену огня, "илы" ринулись вниз.

Во втором заходе Смирнов вновь бросил машину в пикирование, пошел на малой высоте и стал выбирать ручку на себя. В этот момент шальная трасса "эрликона" прошила насквозь самолет Алексея. Управление отказало. Пилот приказал стрелку прыгать. Ответа не последовало. Смирнов понял, что стрелок убит или тяжело ранен. Алексей стиснул до окаменелости зубы, на короткое мгновение закрыл глаза. Единственное спасение - парашют. Выпрыгнул, но запутался ногою в стропах. А до земли оставались десятки метров. Плашмя ударился о пахоту и потерял сознание. Опомнившись, увидел рядом гитлеровцев-зенитчиков. Потянулся за оружием. Кобура была пуста. Верзила в расстегнутой куртке сорвал с Алексея шлемофон, ударил летчика по голове, затем по лицу. Немцы обыскали Смирнова и повели в сторону зенитной батареи. Обшаривая Алексея, солдаты недосмотрели под комбинезоном комсомольский билет и орден Отечественной войны II степени. Смирнову с язвительной улыбкой помахивал рукой пожилой рыжий солдат, щурясь в большие кружки очков. Это он, вероятно, наводчик зениткой установки, сбил нашего "ильюшина", а за это уж наверняка полагался Железный крест. Рядом огромным костром горел самолет, в котором остался стрелок сержант Нурмиев.

Немцы кого-то ждали. И вот к позиции подкатила легковая машина. Солдаты, столпившиеся возле советского летчика, встали по стойке "смирно". Из машины вылез сутуловатый офицер, на мундире которого пестрели кресты и нашивки. По тому, как встретили прибывшего солдаты, как подобострастно ему докладывали, Алексей понял: прибыло большое начальство. Советского летчика сразу же начали допрашивать: где находится аэродром русских, сколько на нем самолетов, сколько машин приходит на пополнение и когда. Смирнов молчал. Потом-его повезли по расквашенной дороге в неизвестном направлении. Надвигались густые осенние сумерки. Остановились в селе. Алексея поместили в шалаше. Здесь же четверо конвоиров завалились спать. Когда те захрапели, Смирнов отвинтил с гимнастерки орден, вынул из кармана комсомольский билет, закопал все это в землю и притрусил сверху соломой. Прислушивался, присматривался, как ходит часовой. Выбрав момент, хотел проскользнуть мимо него, но тот загнал его в шалаш. Побег не удался.