На крутом перевале - [11]

Но если натыкаешься на испорченный продукт, которым солдат может отравиться… Очевидно, ты, рядовой Вишан Михаил Рэзван, подкармливаешься еще чем-то кроме того, что получаешь в казарме. Чем-то, что не идет тебе на пользу. Моя обязанность — проверить твой чемодан. Согласен?

— Согласен, товарищ лейтенант.

— Вроде начинаем понимать друг друга. Можешь быть свободен. Если и завтра явишься на построение, как выжатый лимон, — нашу беседу придется повторить. Но она будет пожестче этой, и уж тогда не обойтись без наказания. Свободен!

Подношу руку к козырьку и поворачиваюсь на каблуках. Ясное дело — опять запутался в собственных ногах.

* * *

Я и Зина. Сижу, прислонившись к дорожному столбику спиной. Она смотрит на меня так, словно меня из воды вытащили. Инициативу Зина взяла на себя. Остановила грузовик с таким видом, как будто останавливала «скорую». Мы ступили на колесо и перешагнули через борт грузовика. Наверное, сидевшим на корточках на дне грузовика людям мы показались странной парой, но никто нас ни о чем не спросил.

В углу кузова были свалены запасная шина, кусок измазанного мазутом брезента, какие-то ящики с позвякивающими пустыми бутылками. Колода дров то и дело рассыпалась у нас под ногами. Куда собирается везти нас этот шофер? Где нас высадит? «Гайдуцкий привал». Палаточный городок, мотель, домики, палатки втиснулись в клочок: леса.

Мы хотим взять напрокат палатку. Администратор просит наши паспорта.

— Две палатки, — решает он.

Ясное дело, людей тут не очень много, но спорить не станешь. Плачу за две двухместные палатки. Администратор подмигивает:

— Смотрите, чтобы ничего такого… не вышло…

Даю ему еще несколько лей.

— Я говорю это потому, что тут уже было дело однажды. Шуму столько…

Видимо, администратору все наскучило здесь, и он ищет возможности почесать языком.

— Конечно, это ваше дело, вы можете разместиться и в одной палатке — это меня не интересует. Но все должно быть в порядке с регистрацией и квитанциями. Какие вы хотите палатки?

— Безразлично!

— Хорошо, пятая и девятая. Они как раз напротив друг друга.

— Решено. Пятая и девятая.

Проходя мимо, мы посмотрели на свои палатки. Пока что они нас не интересовали.

— Пройдемся немного по лесу.

— Давай!

Земля под ногами потрескавшаяся и шершавая, будто под деревьями прошелся пожар, не оставивший после себя даже пепла. Ни травинки. А может, она и не росла здесь вовсе. Кустарник. Какие-то зеленые розги, заполненные под тонкой кожицей хлорофиллом, пытались продлить свою безлистную жизнь. Вверху, в кронах деревьев, слышится странный шум — что-то вроде моросящего по железной крыше мелкого дождя: это волосатые гусеницы методично и старательно грызут жесткие дубовые листья.

Волосатые гусеницы. Все усеяно ими. Одни сползают, другие взбираются по тонким, почти прозрачным, как паутина, стебелькам. Третьи замерли на ветках, слегка раскачиваемые потоками воздуха. Чем дальше мы заходим в лес, тем больше встречаем этих гусениц. Зина старается идти рядом, часто дыша.

Мы словно находимся в каком-то чужом, неведомом мире, о котором не слышали на уроках и который не могли даже вообразить. Но с некоторых нор любая встреча, какой бы необычной она ни была, не поражала меня. Ничто не могло превзойти по силе тот шок, который я перенес в четырнадцатилетнем возрасте, когда почувствовал себя самым большим сиротой из всех сирот. Любое событие, выходящее за рамки обычного, мне казалось уже знакомым, однажды уже прожитым. Ничто не могло оказать на меня большего впечатления, чем кошмарные видения бессонных ночей, тех иссушенных жаром дней.

— Уведи меня отсюда — я боюсь!

Но я иду вперед. Мною руководит любопытство.

Местами желатиновые волоски, эти отвратительные существа, словно слиты в молокообразную эмульсию.

Те, что взбираются вверх по стволам, раскачиваются, делают странные движения, далекие, от грациозности. Сверху на нас продолжает сыпаться что-то мелкое, черное и твердое, как камешки. Земля, кажется, усыпана дробью или металлическими опилками.

— Уведи меня отсюда!

Она хотела бы убежать, да некуда. Кругом гусеницы. Зина смотрит на все, что нас окружает, на эти устрашающие декорации, круглыми от испуга глазами. Когда же она видит гусеницу на моем воротнике, то, онемев от страха, может лишь показать на нее пальцем. Я смеюсь и щелчком сбиваю волосатую козявку.

Девушка никак не может прийти в себя. Тем хуже для нее. Ничего не поделаешь — она должна получить урок. Так мы закаляем свою волю.

Но вот другая, гусеница ползет по ее блузке, уже почти доползает до треугольного выреза на груди. Зина белеет, как известь.

— Что с тобой, девочка?

Подхожу и сбиваю щелчком это маленькое чудовище, заставляя его кувыркаться в воздухе. Как происходит остальное, не знаю. Помню только, девушка вдруг повисла на мне, обхватив за шею, ища у меня защиты.

В голове мутится от смешения ощущений удовольствия и силы, словно я оставляю себя на съедение этим ненасытным букашкам, лишь бы сделать приятное лесной нимфе [8]. Она дрожит всем телом и инстинктивно тянется вверх, как можно выше от этой земли, где кишат отвратительные твари. Ее трепещущее тело вызывает ответное волнение во мне. И вот ее губы у моих губ, красные, лихорадочно горящие губы. Но она не более чем Зина…