На крутом перевале - [10]

Автобус оставляет нас где-то в поле, на обочине шоссе, покрытого смолой.

Машина поворачивает к городу, и мы остаемся одни — словно на краю света.

— А сейчас куда?

Откуда мне знать? Должен ответить, но не знаю, что сказать. Беру Зину за руку и, увлекая за собой, бегу что есть сил. Ей трудно бежать в таком темпе, волосы падают на глаза, но она смеется, радуется, как ребенок, ее теплая ладонь в моей руке. Неожиданно окружающий мир перестает для меня существовать. Только очень смутно, как будто издалека, слышу Зинин голос; он становится тише, все тише: «Оставь меня, не могу больше». Я бегу, как робот, словно во мне работает какой-то механизм. Не знаю, когда потерял Зину, когда выскользнула ее рука из моей. Останавливаюсь чуть не плача и оказываюсь лицом к лицу с Зиной. Она берет меня за руки повыше локтей и встряхивает:

— Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой?

Я нарочито удивленно переспрашиваю:

— А что со мной?

Потом мы долго сидим на каменном выступе дорожного столбика.

«Напрасно!.. Никуда не убежать, не скрыться».

* * *

Лейтенант… Маленькое девичье лицо. Даже непонятно, зачем он бреет его, и бреет до крови, каждое утро.

— Я хотел, чтобы мы побеседовали как человек с человеком…

Наверное, это значит не обращая внимания на звания и должности. Как человек с человеком — как равный с равным. Как юноша с юношей. Ну-ка скажи, братец, что у тебя на душе. Если я снисхожу до того, что говорю с тобой как с равным, надо, чтобы и ты сделал хоть маленькое усилие в этом направлении.

— Ну все, я вижу, что у нас разговор не получится. — В голосе молодого офицера оттенок, напоминающий угрозу, как мне кажется. Что может означать это «все»? До сих пор я делал все, что зависело от меня, с этого момента открывается новая страница наших отношений. Чего он не смог добиться от меня таким образом, добьется властью, которой наделен. Потому что это входит в круг его обязанностей, и отказ равносилен неповиновению. Он своего добьется даже в том случае, если это не доставит ему никакого удовольствия.

Наш командир взвода… Каждое утро на площадке. Такой молодой.

— Принимаю рапорт!

— Товарищ лейтенант, второй взвод, численность присутствующих — столько-то солдат…

— Доброе утро, товарищи!

— Здравия желаем, товарищ лейтенант!

Кричим с усердием и от души, насколько позволяют нам легкие. Мы, лягушата, не выработали еще автоматизма, все, что мы делаем, делаем с полной отдачей.

* * *

— Благодарю вас, товарищ лейтенант!

Лейтенант очень удивлен. Видимо, в армии так не принято. Ясное дело, еще многому надо учиться.

— За что же ты меня благодаришь?

— За то, что вы интересуетесь мною. Но…

— Но что?..

Это могло показаться чем-то вроде насмешки, и не только насмешки, а попытки оправдания — настоящее пижонство даже по гражданским меркам, не говоря уже о военной службе, где есть уставы и воинский порядок, где не допускаются никакие двусмысленности, где все должно быть просто и ясно.

— Это все, товарищ лейтенант!

— То есть?

Этот парень с двумя звездочками на каждом погоне основательно знал свое дело и не мог допустить двусмысленностей.

— А что еще? Выполняю свой долг. Как все…

Я бросаю ему, как мяч в сетку, целенькую и готовую проблему, или, по крайней мере, мне так казалось. Хочу дать ему понять: двусмысленность, если она и есть, не от меня исходит, я же, как молодой солдат, наоборот, имею право на разъяснение.

— Если вы в чем-то подозреваете меня или в чем-то обвиняете… Если у вас есть что-то против меня… Только я один ничего не знаю…

Я ожидаю, что меня поставят на место быстро и четко. Но этого не происходит.

— Ты свернулся, Вишан Михаил Рэзван, как еж…

— Товарищ лейтенант, докладываю вам, что я не свернулся, как еж…

— … Чтобы никто до тебя не добрался.

— Товарищ лейтенант…

— Знаю, ты убежден, что никто не имеет права вмешиваться в твою личную жизнь, и ты никому не позволишь ее касаться, так как это было бы нарушением законности. На твой взгляд, рядовой Вишан Михаил Рэзван, дела обстоят так: я, лейтенант Марин Добреску, запускаю руку в твою личную жизнь. Ты ошибаешься. Я не опустился до этого, точно так же как и ты не имеешь права касаться моей интимной жизни. Но мы не должны забывать одного: моя профессия — воспитывать и обучать солдат, делать их дисциплинированными, сильными, храбрыми, физически и морально закаленными. Физически и морально, товарищ рядовой. Мой долг вносить свой вклад в укрепление боеспособности страны и делать это не щадя сил. А если так, то я не могу оставаться безразличным к тому, что у одного из моих солдат постоянно синие круги под глазами от бессонницы, ему с трудом дается то, что с легкостью усваивают его товарищи. Если и дальше так пойдет, то завтра-послезавтра ты будешь шататься в строю, будешь едва волочить ноги на марше. Специально ради тебя я провел взвод еще через один медосмотр. У тебя все в порядке и с анатомией и с физиологией. А раз дела обстоят так, то я, твой командир взвода, несу за тебя ответственность и приказываю: ну-ка открой, товарищ рядовой, свой чемодан, который, бесспорно, является твоей личной собственностью, посмотрим, что за беспорядок у тебя там. Ты знаешь, что проверки чемоданов организуются еженедельно и внезапно. Чемодан солдат привез из дому, и содержимое его принадлежит только ему. Никто другой не имеет права распоряжаться им.