На крутом переломе - [90]

— Правильно сделал! — воскликнула Ольга. — Перегибов таких у нас сколько хочешь.

— Мне, — начал Никаноров, — директор с «Буревестника революции» рассказывал. Как-то шофер отвез его домой и говорит: ко мне, дескать, подходил сегодня работник милиции, удостоверение показал. Потом о том и сем побалакал и заявляет: у нас к вам просьба. Сообщать нам, куда ездит директор, с кем. Часто ли это бывает. И прочее. Оказывается, последовала команда проверить всех руководителей крупных предприятий и организаций, промышленных и сельскохозяйственных. И работу повели с шоферов.

— Вот так мы и живем. Весело, не правда ли? — Пальцев посмотрел на гостей и добавил: — Давайте выпьем еще по чашечке кофе? Не утомил я вас?

— Ничего! Очень интересно было познакомиться с вами, узнать, что в области происходит, — ответила Ольга и спросила: — А как руководство на все это смотрит? Что оно одернуть Устаркина не может?

— Выходит так.

— А почему?

— Это, конечно, вопрос. И еще какой! Видимо, Устаркин имеет мощную поддержку наверху. Когда пришло постановление Президиума о присвоении ему очередного звания, в обкоме и облисполкоме удивились. Представление на него никто не подписывал, никто не согласовывал. Зато пришлось поздравлять. Тут много вопросов. Но у меня из головы не выходит Микетин. В принципе, дело могло ограничиться партийной комиссией. Разобрались бы. На худой конец, исключили из партии, сняли с должности. Ведь и это — тяжелейшее наказание. Жаль, что бывший первый не пошел на это. Очень жаль… Потому что теперь точно известно, что деньги, которые свидетельница передавала Микетину, шли на угощение проверяющих. А человек пострадал. И вот теперь я думаю, как же быть, что сделать для облегчения судьбы Микетина? Пока не знаю.

— А по роддому, что слышно? — спросила Ольга. — Про него такие страшные вещи рассказывали, будто детей подкладывали, продавали — жутко даже. А теперь, оказывается, факты не подтвердились. Я слышала, что при задержании и допросе, еще в кабинете главного врача, состоялся такой разговор. «Вы взятки брали?» — «Нет. Слово коммуниста». — «Как вы можете отрицать, если налицо факты? А еще член партии. Где ваш билет? Разрешите посмотреть?» Главный врач открыла сейф, подала партбилет. Майор, проводивший следствие, взял его, и, не глядя, не раскрывая, бросил в урну. А теперь, говорят, ее оправдали?

— Все правильно. Верховный суд республики оправдал. Артемову восстановили в партии. Она в ЦК была на приеме. А на работе не восстанавливают.

— Как это понимать?

— Очень просто. Есть Указ Президиума Верховного Совета. И в соответствии с этим вышел приказ горздрава. Послушайте, — продолжал Пальцев, — что он гласит: «Пункт первый. — Восстановить т. Артемову в должности главного врача. Пункт второй. — Освободить т. Артемову с должности главного врача за имеющиеся недостатки в организации лечебного процесса». И теперь муж ее, имея на руках Указ Президиума, ходит от одной инстанции к другой. От председателя облисполкома, в обкоме партии уже не принимают, в облздрав. Потом в горздрав и все остается по-старому: те два пункта никто менять не собирается. Видимо, в горздраве с кем-то начинают согласовывать этот вопрос и никак не согласуют. Замкнутый круг. От всего этого, когда много знаешь, очень устаешь. А иногда становится так обидно за нашу действительность, что хочется, и в самом деле, волком взвыть. Это куда проще, чем «волком выгрызть бюрократизм». А сколько у нас таких случаев, как с Артемовой? Много. К счастью, теперь это уже прошлое. И было бы очень хорошо, если бы такое прошлое никогда больше не повторялось.

Пальцев посмотрел на пепельницу: окурков в ней набралось уже порядком.

— Еще одну! — извинился он. — Как говорится, на дорожку.

— Кстати, а что там с редактором получилось? — начал Никаноров. — Областная газета и столько времени без редактора была. Говорят, первый предложил председателя партийной комиссии? Мне Кленов рассказывал. В Москву послали — там кандидатуру области не поддержали.

Никаноров знал такие случаи, когда бывший первый секретарь обкома Богородов, правда неизвестно с чьей подачи, выдвигал на первые роли людей из своего аппарата, которые ничем особым себя не зарекомендовали.

— Кленов? — уточнял Пальцев. — Это председатель вашего райисполкома?

— Он самый.

— Было такое, — согласился Пальцев и охотно стал делиться, как все произошло. — Миловидов давно комиссию возглавляет. Человек сам по себе — неплохой. Ничего не скажешь. Работал несколько лет первым секретарем райкома. Но за всю свою жизнь не написал ни одной информации в газету. Нонпарель от корпуса отличить не сможет. Не знает он и пальмиры светлой. Это шрифты газетные. Но у человека есть одна характерная черта — партийность. Первый на это делал упор. Но этого сегодня мало. Нужна компетенция. Знание дела. Его особенностей, тонкостей. Этого в газетном деле — море! Но Миловидов не знал ничего.

— А почему же он, — возмутилась Ольга, — не отказался? Раз не знаешь дело — скажи об этом откровенно. Чего стесняться?!

— Легко сказать: откажись. — Пальцев посмотрел на Ольгу. — Первый, хотя с виду и добродушный человек, но таких отказов никогда не прощал. Помню один председатель горисполкома не захотел идти в аппарат. Замзавом. Так потом ему пришлось столько всего выдержать! А итог один: убрали с председательской должности. Об этом случае Миловидов знал. Поэтому и согласился. Поехал в ЦК. На утверждение. И оттуда его безапелляционно вернули. Как видите, на месте действовали по старинке. Я бы сказал, это — отрыжка революционных лет, когда коммуниста ставили на любое место. И внушали ему, что он справится. И справлялся. Подъем, дух, порыв — все тогда было настоящее. Не показное. И помогало. Сейчас эти слова не имеют той силы. Они поуменьшились в своем значении. Рациональность и инертность выступили на первый план. Мы говорим, что люди воодушевлены, а они сами в это не верят. Так вот. Ошибка вашего первого — не единичный случай. В области такое — традиция давнишняя. Одного из секретарей обкома под старость решили определить на теплое местечко. И назначили директором театра драмы. Одно дело руководить, указывать на недостатки, на слабую воспитательную работу, совсем другое — организовывать эту работу в таком сложном коллективе, как драмтеатр, где каждый артист, особенно со званием, считает себя самым талантливым, неповторимым. Каждый особого внимания и подхода к себе требует. Однако наверху посчитали: раз идеолог — справится. Да и сам Мурьев был того же мнения. И все ошиблись. Не получилось у Мурьева в театре. Не мог он переломить себя и к каждому искать особый подход. Не приживался. Артисты зароптали, стали говорить об этом по инстанциям — никто не внимал. И однажды коллектив решил сказать свое нет. Сказать громко, чтоб до Москвы докатилось. Выбрали момент. Психологи. В день посещения высоких гостей из столицы в фойе театра вывесили «молнию». Крупными, черными буквами написали всего две строчки: