На краю земли. Огненная Земля и Патагония - [35]

Приятно было бы закончить обход сразу после этого холодного покоя и мира, но нам не удалось уклониться от осмотра консервного отделения, где в низких залах обрабатывали сердце, мозг, печень животных, принесенных в жертву человеку… Нас обволок запах вездесущей крови, и самое неприятное, вдруг повеяло легким теплом. От темных и бесцветных мягких внутренностей, в которых копались липкие от крови руки, исходил противный сладковатый запах, сгущавший воздух до такой степени, что с каждой минутой становилось все труднее дышать.

В конце концов мы не выдержали и, отказавшись от цифр и статистических данных, которые нам хотел привести бухгалтер, сбежали на воздух.

На берегу фиорда мы глубоко вдыхали ветер далекого Тихого океана. Казалось, на пути к ледникам Анд он уже впитал их живительную прохладу. Но вокруг нас на камнях и в воздухе над нами кричали морские птицы, дрались из-за кусков мяса и внутренностей, а победители уносили в клювах отвратительные трофеи.

Нет, не легко будет забыть фригорифико Ультима Эсперанса!

II

После утомительного осмотра скотобойни мы были готовы «окунуться в природу», чтобы найти у нее утешение, в котором мы явно нуждались. Уже на следующий день переход через пампу и встреча с массивом Пайне оправдали наши ожидания и укрепили веру в целительность «погружения» в природу.

Сначала между Наталес и подножием Кордильер нам встретилась лиса, которая, без сомнения, уже давно ожидала возможности сыграть роль звезды кино. Увидев нас, она и не думала скрываться в кустах мата негра, а уселась, навострив уши, и дала нам возможность спокойно приблизиться. На расстоянии всего нескольких шагов она позволила, как нечто само собой разумеющееся, произвести киносъемку — сначала анфас, затем в профиль. Лиса поворачивала свою изящную, узкую голову так, будто ее об этом просили, и попрощалась с нами лишь тогда, когда мы не могли больше уделить ей ни метра пленки.

Страусы удалялись не спеша. Стаи крупных ибисов только взлетали, чтобы через несколько метров снова опуститься и горделиво выступать, как на каком-нибудь древнеегипетском фризе. И совсем близко среди зарослей цветущих одуванчиков порхали попугаи с бронзово-зелеными крыльями и ржаво-красными хвостами. Мы были благодарны небу и Патагонии за то, что они позволили нам так близко почувствовать эту природу и ее творения.

Эта благодарность приняла форму торжественной молитвы, когда над горизонтом неожиданно и величественно появился бело-голубой массив Кордильер. Красота длинного хребта, по крайней мере в этом месте, заключается не в его высоте: здесь, почти на самом конце цепи, она едва ли превышает 3000 м, в то время как дальше на север, у Уаскарана, она составляет почти 7000 м, а у Аконкагуа, самой высокой горы Америки, достигает, возможно, еще большей высоты (в зависимости от карты, можно прочитать все значения: от 6950 до 7010 м). 3000 м высоты массива Пайне отрываются от подножия пампы одним-единственным движением, словно тяжелый на подъем великан неожиданно выпрямился в небо. Ничто не предупреждает о неминуемом появлении Пайне: ни предгорье, ни горный склон, ни извилистая дорога; нет даже леса, который обычно спускается к подножию гор. Пайне возникает неожиданно, без предупреждения, как стена, на которую наталкиваешься сходу. Между ней и нами только несколько бирюзово-голубых озер из талой воды, один вид которой заставляет дрожать от холода.

Над ними в окаменевшем порыве, угрожая своими острыми зубцами и высокими пиками, вздымается смелыми уступами мощный массив из породы, похожей на доломиты на нашей стороне земли. Верхняя часть его темно-коричневого цвета резко отделяется от нижней кофейно-молочного тона, которая от середины массива совершенно отвесно падает вниз. Если можно допустить такое сравнение, то это захватывающее величие выглядит так, будто озорное дитя великана разворошило огромной ложкой гигантский шоколадный слоеный торт и съело его только наполовину. Между причудливыми темно-серыми остатками возвышаются над ослепительно белым снегом розово-коричневые каменные башни, а из-под снега угрожающе свисают неровные зубцы голубого ледника.

Мы знаем, что отсюда, через эту уже на первый взгляд кажущуюся непреодолимой зубчатую стену, нет прохода к сравнительно близкому Тихому океану, знаем, что там, наверху, за стеной простирается самая большая белая пустыня земли: континентальный ледник, одно из последних белых пятен на карте, постоянное и опасное искушение для всех альпинистов. Как и вчера, в ледяном зале, полном мертвых животных, почти в таком же холоде и тишине мы не могли произнести ни слова. Здесь, правда, нами овладели иные, почти религиозные чувства, свойственные каждому человеку, как только он лицом к лицу окажется с тем, что называют потусторонним миром, миром «вечной тишины»… Именно у подножия Пайне можно понять, почему человек, как только он начал мыслить, поселил своих богов, гениев и демонов в горах, почему греки верили в Олимп, почему гора Фудзи священна для японцев, а тибетцы и непальцы считают богами горы Крыши мира. Отдаленный шум заставил нас двинуться по отлогому склону подножия Пайне, и только здесь мы обнаружили, что то, что мы приняли за озера, в действительности были потоки талой воды, стремительно спускающиеся со склонов Пайне к фиордам Тихого океана. Внезапно наталкиваясь на ровную поверхность земли, они неожиданно становились благоразумными и превращались в почти стоячие воды. Но вдруг слабый уклон или трещина в скалистой почве открывали им путь к морю, и потоки, пенясь, уже неслись дальше через теснины, падая шумным водопадом у наших ног в другие «озера». Стоя на краю ревущей пропасти, затаив дыхание, в этом первобытном, диком краю мы пережили пугающее чувство затерянности. Единственное дерево, склонившееся, как и мы, над водопадом, простерло над водой свою одинокую ветвь, и вздымающиеся брызги пены заставляют вздрагивать ее листья. А в холодном небе над нами два одиноких кондора выписывают широкие круги…