На краю земли. Огненная Земля и Патагония - [34]

Однако очень скоро обнаруживаешь главный жизненный нерв Пуэрто-Наталес: это большая мясохладобойня в бухте за городом и уже упоминавшийся каменноугольный рудник Рио-Турбьо в нескольких километрах к северо-востоку на аргентинской территории. Здесь заняты городские жители, не нашедшие работы на фригорифико — мясохладобойне.

Внешне город похож на американские frontier towns времен золотой лихорадки. Сегодня кроме Патагонии их можно увидеть разве только в фильмах о диком Западе. Как и в Пунта-Аренас, улицы пересекаются под прямым углом: правда, они больше заслуживают названия тропинок или в лучшем случае дорог. Дома в большинстве своем построены только из дерева или жести, гладкой и гофрированной, а если где-либо и применялся в качестве строительного материала камень, то так скромно, что его не заметишь. Две голые широкие площадки посреди груды бараков можно было принять за пустырь, если бы чахлый газон, несколько неудобных скамеек да три-четыре отвратительных цементных бюста местных знаменитостей не говорили о том, что все это должно изображать городской сад. В обстановке дикого Запада, дополненной налетом кастильской надменности, живут люди последней надежды: дети с черными, растрепанными ветром волосами; низкорослые, толстые, лишенные грации женщины; мужчины, которых можно видеть почти всегда верхом на лошади — в стране широких просторов редко ходят пешком, даже в городе.

Снующие всадники в плоских шляпах, широкие поля которых, как и края овечьих шкур, заменяющих седла, мерно подрагивают во время езды, спасают город от уродливости: без них она была бы совершенной. В этой бессознательной деятельности у людей нашелся неожиданный союзник: кладбище с его могилами и часовнями!

Божья нива Пуэрто-Наталес на самом деле выглядит необычайно. Здесь внезапно обнаруживаешь все виды строительного материала, в том числе дерево и цемент, нашедшие, как ни странно, большее применение в жилищах для мертвых, чем для живых. Памятники ярко раскрашены, преобладают небесно-голубые и конфетно-розовые тона. То, чего не хватает серым домам и темной одежде людей, открывается за четырьмя низкими стенами кладбища в неожиданном буйстве цвета. Может, в этом и заключается «последняя надежда»?

К сожалению, мы не имели возможности добраться до каменноугольного рудника «Рио-Турбьо», находящегося, как уже упоминалось, в Аргентине. Это недалеко от Пуэрто-Наталес, и почти все рабочие приходят на рудник из города. Тем подробнее мы осмотрели мясохладобойни, построенные примерно в полутора километрах от города на берегу фиорда. Наравне с бойнями Пунта-Аренас (Tres Puentes) они самые крупные на крайнем юге; а все вместе ежегодно поставляют на стол Европы почти десятую часть чилийского поголовья овец — примерно 300 тысяч розовато-коричневых застывших туш.

Предназначенные для убоя овцы с ранчо фиорда Ультима Эсперанса или с других, расположенных у ближайших фиордов, доставляются сюда, как правило, на парусных или гребных лодках, в которых они лежат со связанными ногами, как толстый, серый, вздыхающий ковер, по которому бегает команда и пастухи. С овцеводческих ферм из глубины страны прежде овцы шли на бойни целыми днями по пыльной пампе, по твердой земле каллес — улиц шириной в двадцать, тридцать и более метров, между огороженными пастбищами, по грязи разлившихся рек. К конечному этапу своего последнего пути они приходили настолько ослабевшими ^:и истощенными, что цена, которую за них предлагали, не соответствовала той, на которую рассчитывали эстансиерос. Сегодня это ценное мясо в большинстве случаев доставляют по шоссе в специальных огромных грузовиках, и овцы попадают под нож карничеро в состоянии, удовлетворяющем как хозяина овец, так и владельца мясохладобойни.

Здесь мы видели, как овцы делали свои последние шаги — от грузовика до ворот бойни. Едва открывались решетчатые двери трех и даже четырехэтажных грузовиков, как из них тяжелой серой массой вытекали овцы, на мгновение останавливались, словно удивленные неожиданной свободой после отвратительной тесноты путешествия, чихали и принюхивались, вырванные из привычной теплой вони; наконец, подгоняемые усердными собаками и пинками, они нерешительно семенили к двери, через которую уже не было возврата.

Мы последовали за овцами, довольные, что находимся не на их месте, и увидели угнетающее, почти нереальное зрелище: в тумане мелко распыленной воды, которая, казалось, струилась отовсюду, молча работали около десятка коренастых мужчин в прорезиненных плащах и зюйдвестках. В один миг они перерезали овцам горло, отрезали голову, снимали шкуру, вынимали внутренности, вымывали и опрыскивали пустые туши — все в водяном тумане и беспрерывно возобновляющемся и вновь уносящемся потоке крови и воды…

Мы колебались, содрогаясь от ужаса, стоит ли смотреть дальнейший процесс обработки овец, но отступления не было. Мы уже стояли перед рельсами, по которым двигалась бесконечная процессия туш к мертвой, застывшей тишине холодильника. Нам дали меховые пальто, и мы вошли в этот обширный могильный склеп. Какими чистыми теперь стали овцы, которых мы еще недавно видели на пути к баракам для стрижки с набившейся в шерсть землей, брюхами, черными от собственного помета, с застрявшими в шерсти листьями и колючками калифате! Как они теперь походят друг на друга, эти сотни, все одинаковой величины, одинакового цвета, одинакового веса. И какой порядок в прямых, как стрела, рядах их последнего парада! Эта строгая дисциплина, которой наконец достигло овечье стадо, эта тишина и холод, окружающий и пронизывающий нас, придавали массовой смерти какое-то величие и делали излишним всякое сочувствие. Но все же мы не произнесли ни одного слова, будто здесь могли быть настоящие покойники.