На краю - [20]

Но странно, именно к ним теперь, после утверждения открытия, тянуло его с непреодолимой силой. Он отдавал себе отчет — да, это они осыпали его ударами, они посылали ему вслед проклятья и плевки, они не давали ему пробиться к желанному месту, на которое, как они сами в этом потом убедились, он имел полное право.

Но как ни привлекала его парадная сторона Президиума, обещавшая блистательных друзей, спрямленные дороги и прочее, и прочее, желание перетянуло его на другую — серую сторону, где была рокочущая толпа и никакой дороги, только ощерившиеся, словно клыки, пики, копья, оголенные, задранные кверху мечи да развернутые, раздираемые криками щербатые рты, изрыгавшие вопли, из потока которых, как рыбины, выскакивали матюги, ругательства, проклятия.

И тут до его сознания донеслись слова, выкрикнутые сразу всеми громкоговорителями: «…переодевание Дмитрия перед боем — это еще и великий образец смирения. Первый захотел уравняться с последним и, стать как все, чтобы на всех поровну разделилась честь победителей или слава мучеников. Дмитрий поразил окружающих именно предельной простотой своего поступка…»

И тогда Вербин сделал первый шаг.

Он спускался по зыбкой (он этого не заметил, когда всходил сюда, на возвышение), шатающейся лестнице. Вербину даже пришла в голову шальная мысль: «А что, может быть, отсюда пути назад вообще нет?» Но желание делать новые открытия пересилило, и он сделал еще один шаг.

…Его как-то второпях, суетливо избили. Раскровянили нос, разбили губу и словно подвесили к спине, в область правой лопатки, мешочек с болью, который никак нельзя было сбросить. Но при этом Вербин отметил про себя, что он ожидал большего и что все не так уж и страшно. Избиение на какое-то время остановило его движение в столь ненавистную и желанную ему сторону, но, терпеливо приняв все, что ему было отпущено, он продолжил свой путь, утирая полуоторванным рукавом (какая мелочь!) разбитое лицо.

Толпа стала расступаться перед ним, пропуская его сквозь себя все дальше и дальше, как будто заманивая в западню.

Интуицией первопроходца чувствовал: «И все-таки именно здесь дорога («Ну и наивный же ты, Вербин», — отозвался тут же внутренний голос), которая ведет к новому открытию…»

Чем дальше он шел в толпе, тем интереса к нему становилось меньше и меньше. Невнимание это поразило доктора — один раз он даже пытался подергать рядом стоявшего за рукав и объяснить ему среди общего шума, рождающегося теперь совсем по другому поводу, что это он только что стоял там, на возвышении, и что это он, Вербин, говорил там только что о своем открытии, и что это он самый и есть…

Но человек пригрозил ему и добавил, чтобы он не наговаривал на себя напраслину и что тот, кто хоть раз в жизни поднимался на возвышение, — он кивнул в сторону трибуны, — если он нормальный человек (так и сказал) — тот никогда (никогда — подчеркнул) оттуда уже не возвращался в толпу, и пусть лучше он проваливает подобру-поздорову на все четыре стороны, покуда цел, а не то…

Наученный в этот день Вербин не стал дожидаться новых неприятностей и, стискиваемый со всех сторон уже безразличной к нему публикой (иными были те же локти, когда он «шел» наверх — теперь о них можно только вспоминать), стал пробираться к краю площади.

По дороге ему чуть не поддали еще раз, потому что он попытался еще раз уверить кого-то, что это ОН только что стоял там, на возвышении. И, несмотря на то, что он показывал им родинку на запястье, вставал в ту самую позу, так же поднимал руку, как это делал ТАМ, здесь, на краю людского моря, ему сказали: «Ах, так это был ты? Ну как же, теперь мы признали тебя и хотим тебя проучить, чтобы тебе неповадно было лазить туда». Они кивали в сторону возвышения, где шла суетливая подготовка к театрализованному представлению, ставились декорации, устанавливался свет.

«Значит, нам стоять здесь в потемках, а тебе приспичило ТУДА? Да? Выходит, что ты один среди нас умный, а мы все — дураки…» После этого ничего хорошего ждать было нельзя, а все тот же внутренний голос Вербина проговорил: «Беги, покуда цел…».

…Отдышавшись, он, словно загнанная лошадь, взмыленный и потный, прижался к столбу.

«Это не ты там на возвышении только что?» Неизвестный верзила обошел, оглядел его, добавил: «А? Похож…». Вербин, опасаясь, что его могут снова избить, стал отнекиваться, с жаром убеждал неверующего, что это не он был, что тот ошибся, что это даже смешно…

«Ну, как же… — напирал верзила, — вот и родинка на руке. Я разглядел. Не смотри, что далеко стоял — все видел».

Вербин готов был содрать с себя, скусить эту проклятую родинку и, испугавшись не на шутку, говорил первое, что приходило в голову: «Ну, мало ли, могут быть и совпадения… Сколько угодно людей с одинаковыми приметами…» И при этом глупо рассмеялся.

«Ну, хорошо, — не унимался собеседник, — а эти дурацкие доспехи, латы…»

«Ну ничего себе, — в отчаянии лепетал доктор, прибавляя дерзости, — да они сегодня на каждом втором, вы что, забыли, какой сегодня день, или разыгрываете меня?» — переходил он в подобие какого-то жалкого наступления, опирающегося исключительно на отчаяние и страх.