На краю бездны - [95]

Дункан покачал головой:

– Это была самая идиотская чушь, которую я слышал в жизни.

– Вот как? Бендер-Аббас – это чушь?

– Это террористы. Обычные исламские экстремисты. Да, это мразь, но не надо приплетать к этому нас. Чтобы ты знал, парень, у нас в армии просто за то, что ты назвал человека не по имени, званию или кличке, а по национальности, можно просто загреметь под трибунал. Никто здесь не пылает ненавистью к твоей стране.

– Пылает. Наверху другие правила, там все вещи называются своими именами, и кто какой национальности – все знают и помнят очень хорошо. А вот внизу – да. Почему-то в последнее время в странах Запада людей пытаются сделать этакими гражданами мира. Оторвать от корней. Чтобы вы чувствовали себя не американцами, а непонятно кем. Как ты думаешь – для чего им это нужно?

– Чушь…

– Пришли, – сказала Марианна, – прекращайте болтать. Завтра договорите.

Завтра должны состояться похороны оперативного сотрудника АТОГ Мантино. Его похоронят на маленьком кладбище на самом севере САСШ, на границе с Канадой – и туда я тоже намеревался поехать.

Потом было все, как обычно. Гроб установили на специальные подставки, священник что-то начал читать про «злачные пажити». Мы молча стояли у гроба. Потом, когда молитва была закончена, гроб опустили в выкопанную в зеленом, аккуратно подстриженном газоне яму на специальных устройствах, которые вынут, перед тем как закапывать. Церемония похорон сильно отличалась от православной и была какой-то неживой и казенной.

Бросили в яму по горсти земли – эта традиция совпадала. Носильщики и волынщики ушли, а мы остались. Остались и два человека с лопатами – они будут ждать, пока мы уйдем.

С причудами нынче смерть. С причудами.

Я подошел к венкам, стоящим у соседнего надгробья, потому что ставить было некуда, едва не упал. Отстранил энсина, готового меня поддержать, поправил черные траурные ленты. Венки были дорогие, с настоящими, а не пластиковыми цветами.

Один венок был от меня. Второй – от Кахи Несторовича. Это была единственная форма мести в отношении человека, сделавшего для России столько зла, которую я позволил себе. Кахи Несторовича больше не было. Но дело его – живо.

– От кого это? – Марианна неслышно подошла и встала рядом. – Один от тебя, я вижу, а второй от кого?

Надписи на венках были на английском языке – на русском просто не смогли сделать.

– Да так… Был один хороший человек…

27 августа 2002 года

Российская империя, Междуречье

Восточнее города Аль-Кут

Я – русский…

Говорят, что судьба сильнее отдельных людей. Но не всегда. Есть люди, которые сами пишут свою судьбу. И не обязательно это русские, говорят, что тот, кто долго живет в России, поневоле становится русским, кем бы он ни был до этого.

Старый казачий бронетранспортер, сильно побитый пулями и осколками за последние дни – дни отступления, один из немногих, что еще остался на ходу, свернул с проложенной несколько дней назад утоптанной рокадной дороги, затрясся на ухабах. Еще несколько дней назад здесь были фермы – процветающие русские и арабские фермы, которым благодатный ил и вода Тигра дают возможность снимать по три урожая в год. Сейчас это было страшное, изрытое минами, иссеченное осколками, дышащее смертью место. Некогда ровные ряды плодовых деревьев были разломаны в щепу, и щепа эта, вперемешку с грязью, засыпала землю неровным, хрустким ковром. Оросительная система – трубы, проложенные в земле – была разбита попаданиями снарядов. Теперь это не было местом, где жили, растили урожай и детей, – было местом, где выживали. Не более того…

Вдалеке уверенно рокотал пулемет, короткими очередями пулеметчик сдерживал натиск фанатиков, наступающих от границы, от Керманшаха. Танков и бронемашин у них уже давно не было – пожгли с воздуха, но вот ненависти и неукротимой ярости было более чем достаточно.

Похоже, приехали…

Словно отвечая на мысли наказного атамана, слева застучал пулемет, по броне злобно хлестанули пули. Пулемет под прикрытием брони еще не страшен, но если врежут из РПГ, потом только отпевать останется.

Казак-водитель, дважды раненный за последние дни и усекший до печенки, что к чему, мгновенно включил заднюю, рванул машину назад…

– Отходи к городу, выполняй приказ! – крикнул ему атаман. В машине из-за опущенных бронешторок было темно, грохотал и ревел мотор, и что там, за броней, кто взял их на прицел – никто не знал.

– А…

Прежде чем водитель успел что-то сказать, атаман Серков, прижав рукой старенький «калашников», открыл бортовой люк и вывалился наружу из бронемашины…

Это были евреи…

Почему-то при слове «еврей» в сознании русского человека возникает этакий пузатый купчик в хорошем костюме, сшитом обязательно в ателье дяди Мойши, но из ткани новозеландских мериносов и с могендовидом[87] в перстне. Этот парень невоздержанно богат, сумеет продать снег эскимосам, ездит обязательно на машине римского производства и является купцом не менее, чем первой гильдии. Да, таких и в самом деле было немало.

Но тот, кто так думает, никогда не видел восточных евреев.

Засевшие на первом этаже своей коммуны – кибуца, они вели жестокий и почти безнадежный бой, отстреливаясь из нескольких пулеметов от наседающих исламских фанатиков. Их было несколько человек, а нападавших не меньше сотни, но никто из евреев и не подумал бежать. Это была их земля, и они были готовы за нее умереть.