#на_краю_Атлантики - [21]

– Не говори только маме, что я рассыпал здесь соль, я сейчас все уберу. Я боюсь маму.

Эти слова ошпарили Марину, и чувство ненависти к себе начало подниматься внутри нее. Вместе с тем она ощутила всю тошнотворность своего сжатого в тиски быта, когда она разрывалась между работой, готовкой, стиркой, уборкой и детьми. Как она жаждала просто любить своих детей и отдавать им все свое время, делать уроки вместе с ними, воспитывать их, потому что они и были смысл ее биения сердца. И как это каждый день не выходило, не сбывалось! Она разрывалась на части от задач.

Маленький тоненький мальчик, так и не набравший достаточный вес за два года, он боялся ее, бесился, все крушил, изводил ее… но при этом боялся. Как же она могла довести своих детей до такого? Слезы навернулись на глаза от жалости и к ним, и к себе за свою беспомощность. Неужели она была совершенно несостоятельна как мать?

В этот самый момент, когда она не знала, что делать, куда идти, как поступить, зазвонил телефон. То была Женя. Голос ее звучал как-то странно: отстраненно и при этом чуть лукаво, словно она звонила не по своей воле, а ее принудили позвонить ей.

– Марина, я… мне нужно… понимаешь, в чем дело… Эдуард съехал от нас.

– Что?

– Он собрал все вещи и уехал в другую квартиру, которую снял для себя. Боже мой, хоть бы кто-нибудь смог приехать ко мне! Как же это несправедливо, я схожу с ума одна с детьми, а из-за вируса ты не можешь даже приехать ко мне. Что это за проклятая жизнь, люди умирают, семья рушится… И все это нужно перенести в одиночку… Как не сойти с ума в таком положении?

– Стой, Женя, как это возможно? – Марина не могла поверить, ей казалось, что она спит и видит фантастический сон. Кто угодно мог развестись: она, Алина, Юля, – но только не Женя и Эдуард. Это были последние люди на земле, от кого она ждала развода. – О чем ты? Почему он съехал? Как он мог съехать? Разве он способен на такую подлость? – Но Женя молчала, и оттого Марина продолжила говорить: – Семья сильна, когда над ней крыша одна. Да ты не молчи, скажи, в чем дело? Мальчики довели его? Он не может работать из-за них? Для этого он съехал? Для тишины?

– Да нет же! Я сама его выгнала! – Женя злилась на нее так, будто это была именно Маринина вина, что она не могла угадать смысла случившегося.

– Как выгнала? Но почему? Как ты могла выгнать этого тихого, спокойного человека? Да что он сделал, в конце-то концов?

– О, он сделал, он такое сделал! Мы все это время не знали его, не знали его истинную личину. А вот заточение вывело его на чистую воду. Он для меня не человек больше.

– Но как же он уехал? Ты сказала ему «уезжай!» – и он уехал? Не уговаривал тебя, не сказал, что останется, несмотря на твой приказ?

– Да нет же! Конечно, он не хотел уезжать, стоял на своем, сказал, что я не смогу ничего сделать, что он такой же хозяин в квартире, как и я, а нас не бросит… О, это было ужасно, мы так ссорились и кричали, дети забились в комнате и плакали. Я упала без сил, он затих. Эдик решил, что я смирилась и прощу его, но я так не могу. Один день мы молчали, он пытался мне что-то говорить, а я не отвечала, как будто его нет для меня больше. И тогда я сказала ему, что вызову полицию, если он не подчинится. И он съехал. В тот же день.

– Да что он такое сделал, в конце концов? Изменил? Но как, вы ведь не выходили из дома?

– Не спрашивай меня, я никогда никому не скажу, что он совершил, – жестко сказала Женя, и Марина опешила от того, насколько железным был ее голос. Они почему-то всегда считали Женю почти за несчастную, в чем-то обделенную, беспомощную и безответную, а она могла быть иной, совсем иной.

– Да ты простишь его со временем. Вот увидишь!

– Никогда не прощу. Это исключено.

– Неужели Эдик мог сделать что-то настолько низкое, что ты не сможешь забыть? Все правда так плохо? Скажи же мне. Шила в мешке не утаишь.

– Настолько плохо, что ты и представить себе не можешь. Никто не может. Его поступок за гранью всего доброго и честного, всего человеческого. Невозможно описать всю его низость, таких слов нет на свете. Но главное не это. Я не смогу жить с ним, не смогу уважать его, он для меня теперь чужой.

– Но, Женя, я все понимаю, мы все люди, и порой оступаемся, и ведем себя так, словно это не мы… Знаешь, как говорят – во всяком хлебе есть мякина: бывает добр и худ детина. Например, я так кричала на детей на днях, будто это не я, а разъяренная фурия, ну просто ведьма. Но ведь это не я была, я все равно остаюсь собой, я одумалась, я изменюсь, я буду лучше, сдержаннее. Это ведь надо понимать, нельзя так вычеркнуть человека из жизни, тем более своего мужа.

И тут Женя, которая была на пределе всех чувств, натянута, как струна, не выдержала и сказала неожиданно низким мужским голосом:

– Марина, я думала, что из всех людей ты меня поймешь, а ты, оказывается, не можешь. Ты так изменилась!

– Почему именно я должна была тебя понять? – поразилась Марина, не узнавая этой новой Жени.

– Потому что ты всегда раньше поддерживала других, когда они хотели разойтись и начать жить самостоятельно. Ты не пыталась внушить женщинам, что они приросли к своим мужчинам и зависят от них, что их счастье зиждется на мужьях. Извини, но мне такая «поддержка» сейчас не нужна. Мне и так плохо, и не нужно меня добивать. Я работаю, моей зарплаты на детей хватит и без Эдика. Он для меня конченый человек теперь. Пока.