На колесах - [9]

Оставшись один, Никифоров сидел, выпрямив спину и положив ладони на стол. Ему казалось, что пальцы дрожат. Он смотрел на них с любопытством, потом заметил, что к рукаву прилип белый комок краски.

— Можно? — Вошел Поддубских.

— Заходи, заходи, — сказал Никифоров, сковыривая ногтем комок. — Кто делал его машину?

— Чью машину?

— Ну, того, лысого, что в приемной.

— А-а, — протянул Поддубских, устало улыбаясь.

— Вот что… Вот что… — сказал Никифоров.

Поддубских, ссутулившись, стоял рядом возле приставного стола, держал руки в карманах халата. Халат облегал его костистые плечи и спадал с груди плоскими прямыми складками.

Они молча смотрели друг на друга.

Никифоров знал, что в кротких глазах Поддубских не мелькнет даже тени ожесточения, мастер не поверит; но когда убедится, что тот червонец был, что лысый не солгал, его большие впалые глаза подернутся тусклой пленкой. И еще Никифоров знал, что Поддубских не боец, что он уйдет, как только в нем накопится это тусклое презрение, из-за которого он прежде бежал с московских станций техобслуживания, бежал, чтобы, живя в Москве, ездить на работу за семьдесят километров от дома в новый, не зараженный дрянью автоцентр. Но куда бежать самому Никифорову?

— Кто делал машину?

— Голубович.

— Так! Обрадовал.

— Жалоба? — спросил Поддубский.

— Хуже, но ты все равно не поверишь. Сядь и сиди. — Никифоров по селектору вызвал Голубовича.

Поддубских грустно усмехнулся, отошел к стене. Никифоров выдвинул верхний ящик стола, взял оранжевую пластмассовую папку, вытащил листок.

— Ты прав! — гневно сказал он. — Я бы тоже хотел отгородиться от этой гадости! Слушай, что они пишут. — И стал читать с дрожащего в руке листка: «Я, Молоканов В. М., был вызван на приемку осмотрения автомобиля… Меня попросили осмотреть левый лонжерон и левое крыло. Я осмотрел эти детали и сказал, что лонжерон можно вытянуть, а крыло надо менять. И я собирался уходить в цех, но клиент меня остановил и положил мне в карман пятьдесят рублей. Я отказался от этих денег, но он настойчиво сказал, что это тебе за консультацию. Я сказал, что авансов не беру. Он опять положил мне деньги, и я не удержался и ушел в цех. В чем считаю себя виноватым. И обещаю, что больше этого не повторится». — Никифоров вложил листок в папку и продолжал говорить уже как будто спокойнее: — Они дают взятки, а Молоканов и Голубович берут…

— Голубович? — спросил Поддубских. — Не может быть!

— Брось ты! Где эта граница, до которой не может быть, а после все может?! Молоканова мы не выгнали только потому, что такое у нас в первый раз. Но теперь, я вижу, мы совсем оперились. Хватит!

Поддубских выпрямился, теперь глядел напряженно и зло.

Вошел Голубович — щуплый, с хмурым взрослым лицом. У него были мокрые темные руки, он вытирал их серой тряпкой. Остановившись у дверей, слесарь молча смотрел на Никифорова.

— Что ж ты так? — спросил Никифоров с горечью. — Неужели за двадцать один год никто тебе не говорил… — Он не закончил; снова открылась дверь и кособоко вошел Журков. — Пусть с тобой Журков разговаривает!

— А что случилось? — Журков доковылял до стола, сел, поморщился.

— Что случилось? — усмехнулся Никифоров. — Этот мальчишка содрал десятку с клиента.

— Только-то? Они все там, на срочном, с клиентов дерут. Спроси у Поддубских.

— Я не понял вас, Вячеслав Петрович, — холодно сказал Поддубских. Если то, что вы сказали, правда, я готов подать заявление.

— Я тоже не понимаю, — Никифоров покачал головой, — твои шутки, Журков, сейчас неуместны.

— Может, и неуместны, — согласился Журков, — только это не шутки. Чтобы заработать эту десятку, надо вкалывать целый день, а тут он срывает ее задаром. Верно, Володя? — Он повернулся к Голубовичу.

— А мы куда смотрим? — нервничая и снова краснея, спросил Никифоров. Если у людей нет совести, то должен быть хотя бы страх.

— Страх никого не остановит, — сказал Журков. — Дело не в страхе. На «фольксвагене», например, не воруют запчасти — их в магазинах полно. Все твои страхи да совесть — бабушкины сказки. Должна работать сама система: коль продали человеку автомобиль, то обеспечивайте и ремонт. К телеге теперь не вернутся.

— Голубович, подойди, — сказал Никифоров. Слесарь подошел и остановился рядом с Поддубских, держа руки с тряпкой у живота. — Ты брал у заказчика деньги? — Тот кивнул. — Садись, пиши объяснительную.

Голубович сел, положил тряпку себе на колени. Его лицо оставалось в прежнем хмуром однообразном выражении, словно он не вполне понимал, что происходит. И Никифоров вспомнил: Голубович — тот самый слесарь, который когда-то из-за гордости отказался ремонтировать машину, где все детали, даже копеечная подкапотная лампочка, были предусмотрительно помечены мазками зеленой краски — от воров.

Слесарь наклонился над листком бумаги и задумался.

— Пиши! — приказал Никифоров. — «Директору спецавтоцентра Никифорову. От слесаря Голубовича. Объяснительная записка…»

Голубович написал четкими большими буквами.

— «При ремонте автомобиля ЮМО ноль два — сорок пять я взял у заказчика десять рублей». Напиши, почему взял.

Голубович прикоснулся ручкой к бумаге и снова задумался.