На колесах - [21]

— Здравствуйте, — сказал Кипоренко, протягивая Филимонову руку. — Очень приятно.

— А что, надо так надо. — И бригадир пожал ему руку.

Перед отъездом Кипоренко обнаружилось, что у него украли из моторного отсека итальянскую сирену. Никифоров собрал кузовщиков и сказал:

— Найдите, очень прошу. Наказывать не буду.

Минут через десять сварщик Слава принес в кабинет спаренный рожок сирены, похожей на две дудки, — отыскал в инструментальном шкафу. Никифоров не спрашивал, в чьем именно, спросить же очень хотелось. Может быть, поэтому он ничего не сказал Кипоренко, просто попрощался и пошел, не дожидаясь, когда машина приятеля тронется с места.

Никифоров ощутил, что они простились не по-человечески, словно он бежал от Олега, от своей вины. А в чем его вина? Но доискиваться было некогда: Иванченко привез холодильного мастера, посулив ему магарыч. Он виновато морщился, когда объяснял это. Его рубашка прилипла к спине. Он взял со стола графин и выпил воды. Потом плеснул в горсть, омочил лицо и, покряхтывая, стал утираться. Никифоров намекнул ему, что здесь не баня. Вспомнился журчащий родничок во дворе автоцентра — когда срывали песчаный холм, вскрыли водоносный пласт. Пусть Иванченко наладит холодильники и идет к роднику.

— Но магарыч! — возразил Иванченко. — Нужна хотя бы пятерка.

Никифоров вытащил три рубля, посмотрел на Журкова. Тот нахмурился, признался, что жена дает ему рубль, но советует ни в чем себе не отказывать. Иванченко причесался, подул на расческу и сообщил, что у него тоже кое-что найдется. Вскоре Никифоров поехал на санитарную станцию за разрешением открыть столовую.

VI

— А я сегодня думала о вас, — призналась Полетаева. — Даже на календаре записано. Ну как?

Вчера ее черные волосы свободно спадали к плечам, а сегодня из-за жары были собраны в пучок и заколоты красной заколкой, обнажив тонкую шею. За столами сидели еще две женщины. Обеим было уже за сорок, они глядели на Никифорова, как на нескучного посетителя. На столе Полетаевой стоял в стакане букетик ромашки-пиретрума. Пахло духами.

…Никифоров чувствовал, как от него расходятся волны горечи и враждебности. Душа была забита, скована заботами, и он был не рад, что встретился с Полетаевой. Ему нечего ей сказать, потому что он сейчас был только директором и еще — Журковым, Губочевым, Иванченко, Верещагиным, Кипоренко и т. д. Никифоров гнал машину сосредоточенно и зло, словно агрессивная езда отвлекала его. Выходя на шоссе, быстро осмотрелся. Слева ехал рейсовый автобус, а справа грузовик. Нужно было переждать.

Полетаева схватилась обеими руками за панель. Машина, проскочив под носом у автобуса, не удержалась на асфальте и, наклонившись, пошла двумя правыми колесами по обочине вдоль кювета. Непрерывно сигналя, слева проревел грузовик. Никифоров выровнял руль, вышел на осевую и обогнал грузовик. Вслед донеслись четыре коротких сигнала. На языке шоферов это означало: «Сумасшедший!»

— Он нас ругает, — сказала Полетаева. Она положила ладони между колен, и на припудренной пылью панели остались отпечатки ее ладоней. — Вы сегодня злой.

— Злой, — согласился Никифоров.

— А почему вчера вечером вы не поздоровались?

— Не хотел мешать.

— Мешать?.. — протянула она. — Но ведь мешают только близкие люди.

— Больше всего мы сами себе мешаем, — возразил он. — А всякие другие, близкие или чужие, — это уже во-вторых.

В открытые окна дул ветер, выносил жар разогретого железа. После железнодорожного переезда потянулся подъем, где вчера Никифоров плелся в хвосте грузовой колонны. Солнце светило прямо в глаза. Впереди мерцали полосы асфальта, похожие на лужицы.

— Александр Константинович! — вымолвила Полетаева. — Там затаился медведь. Если хотите, я вам акт хоть сейчас подпишу.

Он кивнул и сбавил скорость. Что ж, скорость тоже была миражом вольной жизни, куда бы он хотел умчаться и бродить среди лугов и пустошей своего детства, посылавшего теперь ему знаки цветами — единственным неизменным, что он понимал.

— У вас на столе букетик пиретрума, — сказал он с какой-то надеждой.

— Да, ромашки. А что? — Полетаева глядела вниз, на тенистую речку, ушедшую из-под зеленого тоннеля ветел и бегущую по пологой излуке, отражая маленькие облака. Этой излуки Никифоров прежде не замечал. Когда начинали строить автоцентр, на ее месте был небольшой плес. И до сих пор ему казалось — там светлая водная полянка. Но река сдвинула берег.

— А там живет заяц. — сказал Никифоров.

— Настоящий? — В ее голосе не было удивления.

Поворот к центру был совсем близко; можно различить белые буквы на голубом щите-указателе: «ВАЗ». Проехали бетонный навес автобусной остановки.

— Вы обиделись на меня, что я закрыла столовую? — повернувшись, с упреком и улыбкой спросила Полетаева.

— Вы выполняли свой служебный долг.

— Служебный долг? Слишком громко. Столовую закрыла санитарный инспектор, а вы обиделись не на инспектора, а на человека.

— С чего вы взяли, что я обиделся? Каждый делает свое дело… Но… но ведь скучно же! И вы и я знаем, что скучно, и ничего не хотим переменить. Вот заяц вчера пробежал — событие!

Никифоров затормозил, включил указатель поворота, но вместо того, чтобы сворачивать к автоцентру, поехал прямо. «Зачем? — спросил себя. — Чего я от нее хочу?» И в эту же минуту почувствовал, что освобождается от тяжести, которая угнетала его.