На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка. 1914–1917 - [190]

– Отлично, что вас вчера не было на пирушке. Она у нас кончилась очень печально, – начал мне один. – Не успели мы посидеть и полчаса, как к нам ввалился непрошеным гостем прапорщик Макушев. Он оказался выпившим и начал, как часто с ним случалось, ко всем придираться. Поведение его сделалось вызывающим и невыносимым. Он опять стал всячески поносить офицеров, в особенности кадровых, и в заключение назвал их царским быдлом. На это поручик Алабовский потребовал от Макушева, чтобы он замолчал и немедленно убрался вон, на что Макушев, назвав Алабовского сволочью, швырнул в него винной бутылкой. Алабовский вовремя успел уклониться, бутылка пролетала немного выше головы и разбилась о стену. В тот момент Алабовский выхватил из кобуры наган. Раздался выстрел, и Макушев мертвым свалился на пол. Пуля прошила ему голову навылет.

Не успел я расспросить обо всех подробностях, как в комнату вошел прапорщик Цимбаленко и взволнованным голосом сообщил мне:

– Не ходите, господин капитан, в команду. Людей целую ночь строчила против вас какая-то дрянь. Они называли людей офицерскими холуями, грозили их освистать на каждой станции и обещались, что к ним в Ставропольской губернии не захочет подойти ни одна девка и т. п. Не ходите, господин капитан, так как ваше приказание о чистке лошадей не исполнено, и вас сговорились встретить молчанием и без рапорта.

Я, не обращая внимания на уговоры Цимбаленко и других офицеров, быстро оделся, вышел на улицу и направился к вокзалу. Перейдя железнодорожные пути, я вышел на небольшую полянку, где были разбиты коновязи пулеметных команд. Я на сей раз не был встречен дежурным с рапортом, а люди, завидевшие меня, спешили скрыться куда попало. Лошади оказались не чищенными, не кормленными и без дневальных. Я крикнул фельдфебеля Шелегеду. Он подбежал ко мне и остановился.

– Что же, Шелегеда, значит, и наши пулеметчики забыли, что такое служба, и решили превратиться в непокорное стадо? – спросил я.

– Так точно, господин капитан, и наших лукавый попутал, – ответил печальным голосом верный служака. Я понял, что мне не место там, где не исполняются мои приказания. Я повернулся и, провожаемый наступившей тишиной и сотнями из всех закоулков пытливых глаз, пошел назад к городу. Я бесповоротно решил оставить полк. Как это ни было мне безумно тяжело, но я, чувствуя себя офицером, по совести своей не мог плестись в хвосте разнузданной толпы.

Чтобы найти подходивший повод, я решил симулировать болезнь и лечь в госпиталь, после чего пробраться в Тифлис. Получив от старшего врача удостоверение о необходимости для меня госпитального лечения, я к вечеру верхом последний раз на Эрасте отправился за город в госпитальный городок. Минут через двадцать после хорошей рыси я остановился у подъезда большого госпитального здания, освещенного бледным светом газового фонаря.

Я слез с коня. Он после хода глубоко дышал и, как будто чувствуя разлуку со мной, смотрел на меня красивыми слегка влажными глазами. Я ласково его потрепал, расцеловался с Сириченко и отправил их в полк. Город погрузился в черную ночь. Только в одном месте от множества огней виднелось зарево. Это был вокзал, где полк заканчивал погрузку и должен был ночью же покинуть Александрополь.

Прощай, родной 155-й пехотный Кубинский полк! С тобой я провел скромные дни до войны. Я был свидетелем твоего величия, твоей неувядаемой славы. Я был с тобой там, где кровью добывались победные лавры для родных знамен во славу нашей многострадальной Родины. Но, увы, злой рок сулил мне сделаться свидетелем твоих печальных и последних дней…

* * *

Через недели две я покинул Александрополь и отправился в Тифлис. Вслед за 39-й дивизией ринулись в тыл и прочие части армии. Их отход был больше чем поспешный. Вся железнодорожная линия Александрополь – Тифлис (Соганлугская) – Баку и далее была заполнена эшелонами возвращавшихся войск.

Еще раз мне пришлось убедиться в железнодорожной анархии, чинимой проходившими войсками. Так, на станции Караклис толпа солдат окружила какого-то железнодорожника, по всей вероятности, начальника станции, и требовала от него немедленной отправки.

– Я этого не могу сделать, товарищи, по техническим соображениям, – говорил испуганный чиновник.

– Ты свои мудрые слова припрячь для других, – ответили из толпы. – Отправляй нас, а не то…

– Я вас предупреждаю, товарищи, что на нашем участке большие уклоны и подъемы. Без толкача[281] или поезд не возьмет подъема, или же в нем может произойти разрыв состава.

– Валяй без толкача, а если что лопнет, то мы за это сами ответим.

Дальше при этом разговоре я не присутствовал, так как поезд, в котором я следовал, должен был через минуту отойти. Через несколько дней в Тифлисе я узнал, что какой-то воинский эшелон, может быть, и тот, люди которого при мне так настаивали на их скорейшей отправке, потерпел большое крушение. Поезд вышел с какой-то станции без толкача, то есть без вспомогательного паровоза. На первом же подъеме произошел разрыв состава, и оторвавшиеся вагоны с необычайной скоростью понеслись обратно на станцию.

Влетев на один из путей, где стоял только что прибывший с фронта эшелон, они произвели там большое разрушение, причем число пострадавших убитыми и ранеными достигло нескольких сот человек. Также на Джульфинской ветке вследствие непорядка произошел взрыв вагона с пироксилином, причинивший немало бед. Ко всем несчастьям, на воинские эшелоны в районе Тифлисской и Елизаветпольской губерний стали нападать разбойнические шайки из местных татар.