На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка. 1914–1917 - [189]

Настроение солдат, бывшее в начале революции не в пользу большевиков, сейчас в массе переменилось. Особенно показательными оказались выборы в Учредительное собрание, где в полку, почти из четырех тысяч голосов, было только несколько десятков против партии большевиков. Не говоря о соблазнительности для масс коммунистических лозунгов, можно было заметить, что агитаторы этой партии действовали энергично, не давая никому другому разинуть рта.

– Товарищи, – кричал какой-то из них в форме почтово-телеграфного чиновника. – Керенского нет, а его буржуазное правительство разлетелось в пух и прах. Единственным и законным представителем власти сейчас является совет солдатских и рабочих депутатов, который не хочет войны. Вас ваше командование ставит в резерв армии, а мы ставим вас в резерв революции. Гоните ваших офицеров, выбирайте себе вождей для революции и идите немедленно на Северный Кавказ, куда вас зовет сам народ!

Люди с утра и до вечера находились в непрерывной смене одних митингов другими. Митинговали всюду: в казармах, в кинематографах, в клубах, на бивуаках, на улицах и т. п.

Полк был расположен у самого полотна железной дороги. Несмотря на имевшиеся в городе свободные казармы, люди отказывались покинуть холодный бивуак, заявляя, что они снимутся в том случае, когда им подадут вагоны для отправки их домой.

У меня в команде все-таки сохранился относительный порядок, что, конечно, не ушло из внимания большевицких агентов. Каждый день, приходя в команду, я встречал там каких-то неизвестных лиц, но запретить им вход я по тем временам не имел права. В этой разлагающей обстановке пришлось нам прокоротать около трех недель, после чего было объявлено о посадке полка. Эта весть была восторженно принята солдатской массой. Нам, офицерам, предстоявший отъезд не обещал ничего утешительного. Не секретом являлось для нас, что там, в России, нам придется пережить немало тяжелых минут.

Солдатская масса тянулась в деревню. Естественно, она, за небольшим процентом, распылится по домам и сделается равнодушной как к судьбе России, так и к самой революции. Это обстоятельство учитывалось большевиками, и они всячески старались навязать людям смысл и интерес к перевороту. Толпе надо было создать иллюзию контрреволюции и возбудить в ней чувство ненависти не ради чьей-то виновности, а ради кровопускания – основного принципа торжества всякой революции.

На последнем большом митинге у артиллерийских казарм один с трибуны истерически кричал:

– Вы идете домой, но не на отдых, а на борьбу. Не забывайте, что на вашей задаче лежит полнейшее уничтожение всей буржуазии. Вы должны знать, что пролетариат не терпит ни голубой крови, ни белой кости. Все должно быть не только уничтожено, но превращено в пепел. Чувство сострадания – это буржуазный предрассудок. К буржуям никакой жалости. Припомните им за каждое око два, а за каждой зуб все зубы до челюсти включительно!

Я вначале не понимал смысла и цели всех этих зверских лозунгов. Ведь «гидра контрреволюции», «осиное гнездо», «старорежимники» и т. п. – все было уничтожено при первых же ударах революции. Наша интеллигенция, воспитанная на тезисах «непротивления злу», обеими руками подписалась за революции всех сортов. Но нет. Очевидно, этого было недостаточно. Если бы толпе проповедовали вместо ненависти братство, любовь и настоящую свободу, то никакие большевистские принципы не могли бы восторжествовать.

Полного же отчета о грядущих событиях мы опять не могли себе отдать, но отлично понимали, что, попав в Ставропольскую губернию, мы там должны были вступить на арену междоусобной брани. Уже не было тайной, что многим из нас суждено будет найти смерть не в горах Турции, а на вскормивших и вспоивших нас родных полях.

* * *

Вечером, за сутки до ухода полка, я отдал распоряжение команде о том, чтобы чистка лошадей была произведена утром, а к полудню должны быть закончены все работы и приготовления к отправке. Погрузка должна была быть начата после двух часов дня с расчетом окончания ее к вечеру.

Я жил в какой-то маленькой гостинице со своими младшими офицерами. Чтобы скоротать время и как-нибудь отвлечься от гнетущего настроения, я отправился в кинематограф. Последний, как и следовало ожидать, был до отказа набит солдатами, лущившими подсолнухи. На экране шла какая-то непонятная смесь нескольких фильмов, состоящая из каких-то нападений, перестрелок, конских скачек, бокса и т. п., вызывавшая у большинства зрителей дикое восхищение. По всей вероятности, администрация кинематографа составила программу с расчетом удовлетворить вкус новой публики, и, признаться, в этом случае не ошиблась.

По окончании спектакля я, возвращаясь к себе, был встречен несколькими офицерами с поручиком Алабовским. Они просили меня составить им компанию в затеваемой ими в ресторане у бульвара пирушке.

Далеко не чувствуя себя в настроении к каким-нибудь веселиям, я наотрез отказался от предложения и продолжил путь к своей гостинице. Несмотря на поздний час, улицы были полны праздно шатавшимися солдатами. Среди них попадались в достаточном количестве пьяные. Вообще ходить в такое время по городу не рекомендовалось, так как случаи насилия, в особенности над жителями, были отмечены уже не раз. Утром я был разбужен офицерами.